— Ей не нужны лишние переживания, — резко проговорил мистер Форрестер, мрачно и скептически глядя на инспектора. — Бедняжка и так сильно настрадалась. Так что вы хотите узнать? Мы не видели Элизабет семнадцать лет и вряд ли когда-либо увидим. Она больше нам не дочь, что бы ни говорил закон. Однако я так и не смог понять, каким образом это касается вас!
В сердцах нажав на ручку, он открыл одну из дверей в холле и пригласил Питта пройти в неотапливаемую гостиную. Хотя комната была перегружена мебелью, здесь, как и во всем доме, царила безупречная чистота. На столах стояли фотографии, фарфоровые статуэтки, японские лаковые шкатулки, два чучела птиц и одно чучело горностая под стеклом, а также множество горшков с комнатными цветами. Они встали возле трех очень удобных кресел с вышитыми салфетками на спинках, однако Форрестер не сел сам и не предложил сесть Питту.
— Возможно, я мог бы сам поговорить с Элизабет? — спросил Томас.
— Не смогли бы. Семнадцать лет назад Элизабет уехала в Америку. Там ей и место. Мы не знаем, что с ней произошло и где она живет. Я вполне допускаю, что ее уже нет в живых! — Когда Джонас произносил последнюю фразу, он высоко вскинул голову, а в его глазах вспыхнул огонь, но Питт все же различил дрожь в его голосе — первый признак того, что им владеет не только гнев, но и боль.
— Насколько мне известно, она некоторое время была членом необычной религиозной организации, — осторожно произнес Питт.
Форрестера захлестнул гнев, от боли не осталось и следа.
— Злодеи! — хрипло выкрикнул он. — Богохульники! Грешники, вот кто они. — Его аж трясло от ярости. — Не понимаю, как их пустили в нашу богобоязненную страну и разрешили им творить зло невинным людям! Вот чем вам нужно заниматься — искоренять подобное зло! А вы приходите через целых семнадцать лет! Какой в этом смысл? Что это даст нам, нашей Лиззи? Она уехала с этими нечестивцами, и с тех пор от нее ни единой весточки! Имейте в виду: мы христиане; мы предупреждали, что откажемся от нее, если она не отречется от этого порочного пути и не вернется к доброму христианству.
Все это не имело отношения к расследуемому делу, однако Томас против воли спросил:
— А что это была за религия, мистер Форрестер?
— Ересь, вот что, — с жаром ответил тот. — Полнейшая ересь, направленная против Господа и всех христиан. Только представьте: этот шарлатан заявлял, будто бы видел Бога! Надо же! Он говорил, что видел Бога! И самого Иисуса Христа! По отдельности! В этом доме все веруют в единого Бога, как и другие добропорядочные люди, и никто не рассказывает мне сказки о том, как некий невежественный тип, разглагольствующий о чудесах и якобы творящий чудеса, собирается заполучить часть меня или моего имущества. Мы все это говорили Элизабет, запрещали ей ходить на собрания. Мы предупреждали ее, что добром это не кончится! Господь свидетель, сколько часов ее мать потратила на то, чтобы убедить ее! Но она отказывалась слушать. Категорически! В конечном итоге она уехала куда-то в Америку вместе с этими обманщиками и бездельниками, зарабатывавшими на легковерных женщинах, и глупцами, попавшими в их сети так же, как она. Вот так живешь и думаешь, что все делаешь правильно, изо всех сил стараешься воспитать в семье добропорядочных и богобоязненных христиан — и вдруг на тебе! В общем, мы с миссис Форрестер говорим, что у нас нет дочери по имени Элизабет. Вот так обстоят дела.
Питт понимал горе этого мужчины, его гнев: тот считал себя преданным дочерью и обстоятельствами, и это ставило его в тупик; его рана, несмотря на заверения в обратном, так и не зарубцевалась.
Однако Томасу надо было продолжать расследование.
— Мистер Форрестер, ваша дочь была знакома с некоей миссис Ройс, прежде чем покинула Англию?
— Возможно. Да, скорее всего, была. Еще одна обманутая женщина, которая отказывалась прислушиваться к доводам разума. Но она умерла то ли от тифа, то ли от дифтерии, насколько я помню.
— От скарлатины, семнадцать лет назад.
— Вот как! Бедняжка. Умерла, так и не раскаявшись в своих грехах… Какая трагедия. И все же главное проклятье падет на головы тех, кто сбил ее с истинного пути и завел в дебри идолопоклонства и богохульства.
— Вам что-нибудь известно о миссис Ройс, сэр?
— Нет. Никогда с ней не встречался. Я бы не пустил к себе на порог никого из этих греховодников. Из-за них я потерял дочь, и с меня этого более чем достаточно. Но я слышал, как Элизабет рассказывала о ней, якобы она из благородных. — Он вздохнул. — Однако благородное происхождение, как мне кажется, не способно помочь женщине, если у нее нежная конституция и слабая воля. Женщинам требуется присмотр, сэр, их нужно оберегать от таких шарлатанов — от этих еретиков!
Питт не мог позволить себе сдаться.
— А есть кто-нибудь, кто мог бы рассказать мне о миссис Ройс? Она переписывалась с вашей дочерью? У них были общие друзья, кто-нибудь, кто живет здесь и продолжает исповедовать это специфическое вероучение?
— Если и есть, то я о них ничего не знаю, сэр, да и знать не хочу! Эмиссары дьявола, вот кто они, делают за него грязную работу!
— Это важно, мистер Форрестер.
А так ли уж это важно? И для кого по прошествии стольких лет? Для Питта, который хочет выяснить, почему все эти годы в Бедламе в больном мозгу Элси Дрейпер цвела лютая ненависть к Гарнету Ройсу? Но что изменится, если он это узнает?
Лицо Форрестера вдруг пошло пятнами. Он неловко переступил с ноги на ногу, его взгляд был прикован к инспектору.
— В общем, сэр…
— Да?
— Миссис Ройс действительно написала несколько писем Лиззи после ее отъезда. Мы не переслали их. Мы не знали, куда их отправлять, и поклялись, что больше никогда не упомянем Лиззи, как будто она умерла, что для нас на самом деле было правдой. Но так как письма были адресованы не нам, мы не посмели их уничтожить. Они все еще здесь, где-то в чулане.
— Вы позволите? — Питт задрожал от возбуждения; дикая надежда, как птица, вспорхнула в его душе. — Вы позволите взглянуть на них?
— Если вам так хочется… Но вы крайне обяжете меня, если не упомянете о них при моей жене. Вы будете читать их там, в чулане, — это мое условие. — Судя по виду, Форрестер сомневался, что имеет право ставить какие-либо условия полиции, однако он не собирался отказываться от своего решения и поэтому с вызовом посмотрел на Томаса.
— Конечно, — согласился тот. Он не хотел расстраивать хозяина дома. — Прошу вас, проводите меня.
Пятнадцать минут спустя Питт сидел скрючившись в крохотном, душном и холодном чулане под крышей рядом с тремя огромными сундуками и грудой коробок для шляп и зимней одежды. Перед ним на крышке одного из сундуков лежали шесть драгоценных писем, адресованных мисс Лиззи Форрестер и проштемпелеванных разными датами в период с двадцать восьмого апреля по второе июня тысяча восемьсот семьдесят первого года. Все письма была запечатаны и сохранили свой первозданный вид.