Прихлебывая кофе, за чашку которого в московском ресторане вы заплатите долларов тридцать (без гарантии, что это тот самый кофе), я позволил себе увлечься деталями индонезийского законодательства. Марат в меру сил и знаний участвовал в нашей беседе, но постепенно начал выпадать из нее. Со многими тонкостями он совсем не был знаком, и мне стало понятно, что его семейство впервые участвовало в подобной операции.
Через час с небольшим я готов был петь дифирамбы своей предусмотрительности. Еще в России мне хватило ума запастись целым рядом абсурдных справок (и заверить их апостилем): что я не женат и никогда не был женат, что у меня нет внебрачных детей и я не нахожусь под судом в связи с внебрачными детьми, что я не обременен долгами перед налоговыми службами и банками, не сужусь ни с кем, что мои родители были резидентами Российской Федерации. Не потребовалась разве что справка о собственности в России и за границей да об источниках доходов. Скрывать-то мне нечего, но раскрывать свое портмоне перед кем-либо — последнее дело.
На второй час выяснилось, что Марат, представлявший интересы пока не известных мне продавцов, подготовил далеко не все из необходимых документов. Юрист что-то резко сказал ему на индонезийском, и я впервые увидел побагровевшего балийца. Брату красавицы Марты стало явно не по себе, но господин Харимурти не торопился прийти ему на помощь.
На третий час яванский Молот энергично растер ладонями лицо и заявил, что для первого раза мы хорошо продвинулись вперед.
— Видно, что вы опытный человек, — похвалил меня он. — С вами приятно работать. Если наши друзья, — он выразительно посмотрел на Марата, — будут столь же оперативны, договор подготовим через несколько дней. Вы же не собираетесь сидеть на Бали до конца света?
— Думаю, буду проводить здесь много времени, — ответил я. — Но только после того, как оформлю покупку.
Подписав чек на довольно круглую сумму — аванс Гунтура за его помощь в оформлении документов, я попрощался с ним, оставив Марата на юридическое заклание.
После нескольких чашек крепкого кофе в ушах шумело, а желудок свело от горечи и голода. Пококетничав во время прощания с секретаршей-китаянкой («I’ll be back» и т. д.), мы со Спартаком вышли на улицу. Было жарко и душно.
— Мне нужно немного поесть, — сказал я своему спутнику.
— Наши юристы похожи на вампиров. Я вас понимаю… — Спартак широко улыбался. — Здесь есть хороший недорогой ресторан.
Через пятнадцать минут мы сидели в заведении, завешенном фотографиями обезьян. Сангех — не единственное место, где они водятся. На Бали страшно популярен индийский эпос «Рамаяна», где одну из главных ролей играет Царь Хануман, Белая Обезьяна. Вместе с армией своих сородичей он оказывает неоценимые услуги Раме, воплощению бога Вишну. Именно поэтому обезьяны для островитян — священные животные. В их честь строят храмы, и их ни в коем случае нельзя обижать, даже если они лихо прыгают по головам туристов, выпрашивая лакомства. Кормить их никто не запрещает: здесь нет того лицемерия, которое так распространено в Индии. В Индостане повсюду висят щиты, где на английском языке посетителей священных мест предупреждают, что животным пищу давать запрещено: это якобы блокирует их инстинкты и они уже не могут добывать пропитание сами. Экскурсоводы повторяют те же слова, при этом как-то странно отводя глаза. Между тем стоит туристической группе оказаться внутри заповедных индийских территорий, как им тут же начинают предлагать бананы и орешки «для бедных хануманов».
На Бали никто не противится тому, что обезьян кормят туристы. Священные животные не должны заботиться о пропитании, их карма не позволит им голодать. В свою очередь, любовь туристов к тропическим попрошайкам означает лишний заработок для островитян.
Ресторан так и назывался — «Лес обезьян». Официанты были одеты в футболки, на которых красовалась улыбающаяся физиономия Ханумана. На каждом столике стояли вазочки с неочищенным арахисом — его любимым лакомством.
Мы со Спартаком попросили бутылку минеральной воды со льдом и стали выбирать себе обед. Мой сопровождающий предпочел сатэ — шашлычок из свинины и курятины, политый пряным соусом, в сопровождении неизбежного риса. Я после некоторых раздумий предпочел вегетарианское блюдо кап-чай.
Кап-чай — это что-то вроде европейского рататуя, ставшего известным благодаря недавнему американскому мультфильму про крыса-шеф-повара. Но это только «родовое» сходство. Во-первых, различается состав овощного рагу. В кап-чай никогда не кладут много томатов. Зато в соус, который придает всему этому блюду неповторимый вкус, входят перетертые бобы, зеленый перец, водяной шпинат. Во-вторых, основой служат не баклажаны и кабачки, а тыква, морковь, иногда — маниок. В-третьих, разнится состав приправ. Здесь обязательно присутствует лайм, лимонная трава, панданус. В случае невегетарианского рагу оно было бы заправлено местной креветочной пастой, придающей блюду совершенно специфический вкус. В-четвертых, подается кап-чай с листьями карамболи и рукколы, имеющими в Индонезии особенно выраженный аромат.
Наконец, тушат овощи недолго. Они должны хрустеть на зубах, иначе экзотики местного рататуя не ощутить. На мой вкус, это даже хорошо. Пищевод получает растительную клетчатку, а кровь — кучу полезных веществ.
Конечно, получается совершенно иное блюдо, чем рататуй. И все же у меня кап-чай ассоциируется именно с ним: это такое же простое и ясное крестьянское кушанье. И я не без оснований рассчитывал устроить своему желудку разгрузку после вчерашних излишеств.
Обед мы завершили, отдав должное местным сладостям. Я выбрал сенгаит, толстые колбаски из батата, политые густым пальмовым сиропом и сдобренные имбирным мороженым. Спартак ел двуцветное (бело-красное) печенье абуг из рисовой муки.
Время мы провели действительно со вкусом.
Я мог передвигаться по Бали и без Спартака. Но доброжелательное «присматривание» за мной, похоже, входило в церемониал подписания контракта. После завершения обеда мы направились в храм Букит Сари, расположенный прямо посреди обезьяньего леса. Здешние заросли местные власти объявили заповедной зоной. Говорят, на территории в несколько гектаров произрастает более сотни видов различных кустарников и деревьев. Разнообразие растительного мира возникло само собой: обезьяний лес — это естественный парк, прихотливости состава которого остается только поражаться.
Я не ботаник, а потому с трудом понимаю, чем один вид тутового дерева отличается от другого — тем более что здешний тутовник совсем не похож на тот, который растет в Крыму или на Кавказе. Но слушать Спартака, который провел немало экскурсий в здешних местах и потому оказался подкованным в знании местной флоры, было интересно.
Он показал мне крокодиловое дерево, чья кора похожа на шкуру аллигатора, эбеновое, или черное, дерево, резные изделия из которого на Бали ценятся очень высоко. Вокруг росли миртовые деревья, пальмы, в том числе банановые, на высоту в несколько человеческих ростов поднимались бамбуковые деревья. Особым вниманием со стороны Спартака пользовалось бальзовое дерево: его древесина очень легка и податлива для резца. Из нее создают маски для священнодействий, поэтому и сами растения считают священными. Бальзовые деревья нельзя срубать; для изготовления маски берется самая толстая ветвь уже взрослого дерева. Образовавшуюся рану обрабатывают особым лечебным бальзамом и замазывают глиной и воском, чтобы сердцевина ствола не осталась беззащитной перед водой и насекомыми.