– Можно-то можно, если он действительно нужен, – со вздохом разрешил хранитель. – Но вот привязываться к нему нельзя. Если ты чувствуешь, что способен зациклиться на горшке, как я, к примеру, на мотоцикле, – ну его совсем! Лучше придушить жадность в зародыше, потому что потом она тебя сама придушит.
Меф засмеялся.
– Чего ты хихикаешь? – с подозрением сказал Эссиорх.
– Да про жадность… Однажды, классе в четвертом, мы с одним дружбаном лезем через забор. У меня в руке пять железных рублей и ни одного кармана. Попросил дружбана подержать. Он подержал, а потом пытается отдать, а кулак не разжимается. Вроде как он и согласен, что пять рублей мои, а пальцы все равно сами собой стискиваются.
– То-то и оно, – согласился Эссиорх, отметив про себя, что воспоминания детства у Мефа остались незатронутыми. Вероятно, коррекция была точечной и касалась только службы мраку.
Хранитель завалил молодую сосенку и лихо разделал ее на рогулины и перекладину для котелков. Сосна, полная свежих соков, пружинила и щекотно пахла смолой. Зеленая хвоя постреливала, попадая в огонь.
– И не жалко тебе? – спросила Даф, терзаясь слабыми экологическими муками.
– Турист – умеренный и рачительный вредитель природы! – бодро отвечал Эссиорх.
– М-мм? Ты уверен? А кто неумеренный и нерачительный?
– Да любой другой человек, который в год купил хотя бы пять газет и два журнала. Вот уж кто конченый садист да еще и чистоплюй!
Начиная готовить ужин, Эссиорх обшарил продуктовые гермы и вытряхнул все на траву, приятно заинтересовав муравьев. Огромные муравейники были здесь повсюду. Только неподалеку от костра Даф видела по меньшей мере три.
– А где сахар? – озадаченно спросил хранитель у Улиты.
– Где ж ему быть? В магазине, вестимо, – радостно ответила та.
– Как – в магазине??? Я же сказал: четыре килограмма сахара!
– Не придирайся, пупсик! Я купила кучу шоколада! Согласись, что дорогой шоколад всегда лучше вонючего и дешевого сахара!
Эссиорх так не считал.
– Но не в каше… Ну-ка покажи твой шоколад! – попросил он.
Улита недоверчиво заглянула в зеленую герму, долго пролежавшую на солнцепеке. Весь шоколад смялся в причудливый ком. Откусив от него, ведьма немедленно принялась отплевывать вцементировавшуюся фольгу.
– Ой, блин!
– Точно! В блин все и превратилось! – подытожил Эссиорх, порой нарочито воспринимавший все слова буквально.
– И что мы теперь будем есть? – спросила Улита.
Эссиорх выдержал укоризненную паузу, после чего смилостивился и, пожимая плечами, сказал:
– Не боись, все ту же гречку. Может, через день чередуя с рисом. Лучшей еды в походе все равно нет. Разваривается на целый котелок да и укладывается компактно, что в герме, что в животе.
Часов в шесть Чимоданов, громоздивший очередную «устрашающую» гору из трупов оводов, внезапно застыл в очередном замахе. Одну, две, пять, десять минут просидел неподвижно, с занесенной рукой, чутко скользя глазами то вправо, то влево, а затем опустил руку и сказал:
– Подчеркиваю: оводов больше нет!
– А куда они делись? – удивился Корнелий.
– Без понятия! Просто нет! За позапрошлый час я прибил двадцать восемь, за прошлый семь, а сейчас вот вообще ни одного, – авторитетно заявил Петруччо.
С ним не спорили: в Чимоданове начинали уже признавать специалиста, во всяком случае, по оводам. Эссиорх, любивший докапываться до первопричин, предположил, что оводы «работают» только при ярком солнце. Вечером же отправляются спать в траву. Пытаясь подтвердить свою догадку, он долго безуспешно ползал на коленях, пока не отыскал под листом подорожника одного овода. Правда, потом оказалось, что у него нет крыла и вообще это, скорее всего, уползший недобиток из чимодановской кучи.
Меф накрыл своей ладонью руку Дафны.
– Дафна, хочешь кофе? – спросил он нежно.
Дафна покосилась на Мефа с подозрением, ожидая фортеля. В бескорыстную нежность со стороны своего подопечного она не верила.
– Да, хочу, – сказала она осторожно.
– Так иди – сделай!
– Тогда не хочу! – отказалась Дафна.
– Ты же сказала, что хочешь?
– Девушкам свойственно самим не знать, чего они хотят, – заявила Даф.
Поняв, что ее не переупрямишь, Меф вздохнул, взял котелок и отправился к реке. В первый раз он взбаламутил воду и зачерпнул тину. Во второй отошел выше по течению и, держась за накрененное дерево, черпанул воду почище. Главное, как он сообразил, не цеплять котелком муть, выстилающую реку снизу.
Эссиорх и Дафна наблюдали от костра, как Меф решает проблему с водоснабжением.
– Всегда когда смотрю на реку – думаю: река, как человек. Главное, не задеть дно, а то столько всего всплывет – намучаешься, – негромко сказал Эссиорх.
– А как же человеку тогда очищаться? – удивилась Даф.
– Постепенно. Зажал ноздри, вытянул тину, отжал, выкинул. Улеглась вода – снова отжал и снова выкинул. И так бесконечно.
Вода была коричневатая, с частицами торфа, с заплывшей сухой травинкой и с непрерывно шевелящейся многоножкой на дне. Многоножку Меф выудил пальцами и выкинул, после чего повесил пшикнувший котелок рядом с его приятелем, в котором начинала уже пыхтеть гречневая каша.
Ната заявила, что пошла купаться, и вернулась минут через двадцать с мокрой головой и синими кругами под глазами. Не доходя до костра, она принялась истерично орать на Корнелия, что он разлегся и мешает ей пройти.
– Дорогуша! – сказала Улита, заступаясь за курьера. – Возьми себя в руки или протянешь ноги! Вокруг пятьсот квадратных километров никем не занятого леса! Тебе что, негде обойти?
– Сама обходи! – отрезала Вихрова и, бесцеремонно наступив Корнелию на грудь, придвинулась к костру.
– Я, между прочим, живой! – миролюбиво напомнил Корнелий.
– А мне начхать!
Ната опустилась на колени и, протягивая к огню руки, стала греться. Мошкин с Чимодановым переглянулись, поняв, что она опять кормила кровью клеща.