Даф едва удержалась, чтобы не отправиться с ними. К Вихровой, которая слово «порядочность» не поняла бы и с толковым словарем, доверие у нее отсутствовало. С другой стороны, Меф уже взрослый. Пусть думает сам.
«И вообще, это уже проблема Ратувога!» – подумала Даф, и нижняя губа у нее запрыгала. И с чего она решила, что новым хранителем Мефа станет обязательно Ратувог? В конце концов, и без него свет не обеднел стражами.
Когда они ушли, Улита, Корнелий и Эссиорх загнали в Сережу Чимоданова и, не обращая внимания на сопротивление, вымыли его с хозяйственным мылом, используя вместо мочалки речной песок и пучок камыша. Петруччо голосил так, будто с него сдирали кожу. Хорошенько намылив Чимоданова, его погрузили с головой в воду и продержали секунд десять, пока река смоет мыло.
Под конец, едва живой, обессилевший Петруччо выполз на берег и уткнулся в песок носом.
– Ненавижу! Всех в салат покрошу! Разве вам, гаденышам, можно применять силу? – простонал он.
Эссиорх присел на корточки и аккуратно пристроил ему на голову измочаленный камыш.
– Ты путаешь свет и мягонькое вялое псевдодобро, которое никогда не было светом! – сказал он.
– А в чем разница? – спросил Мошкин, дальновидно не участвовавший в мытье Чимоданова. Он не хотел, чтобы его придушили ночью.
– Да вот пример, – начал Эссиорх. – Когда свет видит на улице обгадившегося, извините, бомжа со сломанной ногой, он ему помогает, даже если того отказываются грузить в «Скорую». На своей спине, в крайнем случае, тащит. Псевдодобро же, зажимая нос, трусливо перебегает на другую сторону улицы и идет дальше, размышляя о гуманизме в творчестве Льва Толстого и ощущая себя вполне нормально.
* * *
Мефодий и Ната отыскали деревню не сразу, хотя Эссиорх и дал им с собой карту. Вначале они долго шли по вырубкам, держась проселочной дороги. Среди пеньков и молодых елочек торчали новые щиты, призывающие беречь лес от пожара. За рекой плакалась бензопила. У нее болели зубы.
Под конец деревня обнаружилась, но не у дороги, что было бы логично, а по другую сторону поля. Рядом с ней стояли в ряд девять новых срубов с пронумерованными бревнами – на продажу. У последнего сруба прохаживался рыжеватый мужик в новых резиновых сапогах и неспешно тюкал топориком.
Буслаев подошел к нему и спросил, где магазин. Мужик снял длинную стружку, померил что-то выдвижной рулеткой, положил топор на сруб и поздоровался с Мефом. Вспомнив, что в приличных деревнях без приветствия никакие вопросы не решаются, Мефодий тоже поздоровался.
– А вы откуда? – спросил рыжеватый мужик.
– Да вот, с реки, – сказал Меф.
Мужик склонил голову.
– Что, прям на ряке живете? – недоверчиво уточнил он.
– А, нет! Из Москвы. По Сереже на байдарках плывем.
Рыжеватый недоверчиво задумался.
– Прям из Москвы, чте ль? – спросил он.
– Нет, из Лесуново.
– А, из Ля суново!.. Как бядро сломал, в Лясуново ляжал, – сказал мужик рассеянно. Казалось, отсутствие прямого водного сообщения с Москвой его огорчило.
Он достал пачку сигарет, ловко выщелкнул одну и предложил Буслаеву. Меф не курил. Тогда мужик задымил сам и, не торопясь, убрал пачку. Меф понял уже, что его новый знакомый все делает без суеты. Ему, Мефу, это даже нравилось. Все настоящие вещи в этом мире творятся неспешно. Неспешность – есть истинная мера всех важных вещей.
Меф оглянулся на Нату. Та, скучая, переминалась с ноги на ногу как застоявшаяся лошадь.
– Это какой вам магязин нужен-то? – спросили наконец резиновые сапоги.
– Да любой. Еды купить.
– А в Москве я ды нету, что ль?
– Да вот, не рассчитали.
Мужик снова длительно задумался, казалось, соображая, как лучше указать путь. Мефодий старательно приготовился запоминать.
– Да вот же он! Магя зин-то! – сказал рыжеватый, показывая пальцем через сруб.
Меф посмотрел и немедленно обнаружил решительно втиснувшийся между домами блок из красного кирпича, на котором чернела крупная вывеска: «ПРОДУКТЫ».
Он искал то, что находилось от него в тридцати метрах. Вот почему на него смотрели как на лунного шпиона!
Попрощавшись, Буслаев устремился к магазину. Ната, спотыкаясь, побежала за ним. Кроме продуктов, на витрине обнаружились детские игрушки, журналы и стиральный порошок. Молочка ограничивалась просроченными йогуртами. Видимо, в деревне, где на лугу только в пределах видимости паслись четыре коровы, особого спроса на нее не возникало.
Продавщица была молоденькая, может, годом старше Наты, но как большинство продавщиц решительно накрашенная. Перед продавщицей Вихрова тотчас сделала стойку и принялась корчить из себя москвичку.
Меф во многих своих знакомых замечал подобное. Сидят себе в Капотне и ничего, кроме трех дымящих труб и жутких пробок, не видят. Зато, стоит вырваться из Москвы в провинцию, сразу откуда-то берутся и ухмылочка, и снисходительность в голосе. Должно быть, это закон компенсации. Сдача за толкучку в метро и трубы.
Ната ехидно называла деревенский магазин то мегамаркетом, то гипермаркетом. Тыкая пальцем в развесные макароны-рожки, спрашивала: «А это что за пищевое сооружение?» Интересовалась, почему хлеб лежит прямо на прилавке и нельзя ли его хотя бы газеткой прикрыть от мух. Мух в магазине действительно летало превеликое множество. С потолка свешивались липучки, облепленные ими в таком количестве, что новые мухи садились поверх первых и оттого не приклеивались.
Под конец Ната настолько опротивела продавщице, что та заявила, что ничего не продаст, пока Вихрова не выйдет из магазина.
– Не имеете права не продать! Вы должны! Ясно вам? – сказала Ната.
Продавщица фыркнула.
– Я напишу в книгу жалоб!
Продавщица фыркнула повторно. Ната повернулась к Мефу, точно требуя у него немедленно четвертовать продавщицу и подпалить магазин, предварительно облив его изнутри одеколоном «Тройка».
– Сделай что-нибудь! Ну же! – потребовала она.
Меф сделал.
– Подожди снаружи! Пожалуйста, а! – мягко попросил он.
Ната посмотрела на Буслаева с испепеляющим презрением.
– Тряпка! – прошипела она и выскочила вон.