– Не врубился! – недовольно сказал Меф.

– Понимаешь, в человеческих отношениях куча всяких примесей и полутонов. Обидок, мелкой лжи, ехидства, раздражения, хлопанья дверями, всякой торговли. И все это вы называете любовью, и язык у вас не заплетается. Для того, кто родился в Эдеме, это невыносимо.

– Все равно не понял, – сказал Меф.

– Ну хорошо. Тогда еще проще. Ты мог бы дать мне потрогать свое сердце? Если бы я попросил? Без объяснений, зачем это нужно. Просто: дай потрогать, и все!

– Чего-о? Ага, ща-а!

– Вот видишь. А я бы тебе дал. Просто потому, что знаю: ты не попросил бы меня об этом, если бы это не было действительно нужно и важно, – сказал Эссиорх серьезно. – И так все, кто имеет отношение к Эдему. Там все очень чистое, радостное, наивное, любящее тебя без меры. Допустим, ты скажешь там лошади: «Умри!» Просто так, в шутку, а она уже лежит мертвая.

– Почему? Может, я ради прикола сказал? – не понял Мефодий.

– А лошади приколов не понимают. Твое слово для нее закон. Ты сказал ей «умри!», и она, не задумываясь, просто от любви к тебе умерла.

Глава 5
Мастерская мрака

Высший пилотаж мрака – заманить козленка в волчью стаю, внушив ему, что раз у него есть рожки, он тоже хищник и крайне опасный. Разумеется, финал всегда одинаков. Если козленок чудом и уцелеет, то непременно станет тем, чем становятся все выросшие козлята мужского пола.

Эссиорх

В сознании каждого существуют смысловые пары. Образы, звуки, действия, нерасторжимо скрученные проволокой близких ожиданий. Например: включаешь лампу – ожидаешь щелчка и света. Нож срывается и попадает по пальцу – ждешь крови. Когда смысловая пара нарушается, человек или страж испытывают сильный дискомфорт, понимая, что стряслось нечто экстраординарное.

Именно это и произошло, когда Пуфс обнаружил, что курьер, материализовавшийся в душном облаке, не является джинном Рахманом, которого он десять минут назад послал за Улитой и чьего возвращения ожидал, чтобы выведать все подробности.

Посреди кабинета стоял невысокий старый страж с маленькой лысой головой и слизанными жаром бровями. Черты его лица казались вполне ничего, если брать по отдельности, но все вместе – рот, нос, глаза – жалось друг к другу на незначительном пятачке, который легко можно было накрыть детской ладошкой. Все вместе производило отвратительное, грозное и одновременно скудоумное впечатление.

На новоприбывшем был длинный глухой фартук до колен, какой носят мясники. Дарх, висевший высоко, едва ли не в складках морщинистой шеи, напоминал не привычную сосульку, а скорее стручок красного перца.

Подволакивая не гнущуюся в колене ногу, страж подошел к столу Пуфса и звучно поставил на него деревянную шкатулку. На резной крышке кривлялись сатиры с круглыми животами и рахитичными ножками.

Шкатулка привела Пуфса в состояние вампирской бледности. Трижды он тянулся к ней и трижды отдергивал руку. На висках выступил холодный липкий пот, похожий на капли куриного бульона. Опаленные брови равнодушно ждали.

Пуфс набрался храбрости и, открыв шкатулку, рывком перевернул. На стол выпал шнурок. Темный и довольно длинный, сплетенный из трех истертых кожаных полос. В шнурке не было ничего особенно ужасного, но Пуфс вскочил, в ужасе отгородившись высоким стулом.

– Это мне? Или ты хочешь, чтобы я передал это Арею? – взвизгнул он.

Старый страж дернул острым плечом.

– Арею я отнес бы и сам, – сказал он. Его голос был таким же опаленным, как и брови.

Пуфс навалился на спинку стула. Бульдожьи мешки под глазами провисли.

– Я не виноват! Это Арей! Я за несколько месяцев сделал больше, чем он за десять лет! Я вернул мраку половину сил Кводнона! – крикнул он.

Молчание. Шнурок шевелился на столе и вяло, как сонная змея, свивался в петлю. Начальник русского отдела опомнился.

– Сколько у меня времени? – спросил он сипло.

Черепашья голова томительно помедлила, после чего с ревматическим усилием повернулась в одну и в другую сторону.

Пуфс облизал синеватые губы.

– Так это было только предупреждение! – сказал он с облегчением.

– Не «только предупреждение», а предупреждение, – жестко поправил страж с негнущейся ногой.

Пуфс кивнул.

– А на словах Лигул просил что-нибудь передать?

– Да. Праша должна быть коронована до конца осени! К этому времени должны быть устранены все препятствия. Или…

Застывший шнурок вновь шевельнулся на столе. Пуфс и бильярдная голова напряженно смотрели на него.

Затем страж с искривленным дархом наклонился. Четким, быстрым и одновременно осторожным движением он схватил корчащийся шнурок ближе к краю и, прежде чем тот успел обвить ему запястье, убрал его в шкатулку.

* * *

Мрак вкалывал так, как никогда не вкалывал при Арее. В его работе появилась лихорадочность, какая бывает у паровой машины незадолго перед тем, как она рванет. Двери не успевали захлопываться, втягивая ручейки комиссионеров и суккубов. Пуржили бумажки. Раскручивались свитки. Сердито стучала печать.

Не сдавшие нормы эйдосов комиссионеры и суккубы без промедления выводились в расход. Тела их сваливались в углу, а неудачливые сущности отправлялись в Тартар. На их место немедленно прибывали новые, хорошо подогретые в злобе. Как только дух входил в брошенное тело, оно вздрагивало, вскакивало и убегало.

Быстрее, быстрее, еще быстрее! Теперь ни у кого не было даже и секундного отдыха: нормы по эйдосам росли еженедельно, становясь совершенно невероятными. Теперь не только слабаки вылетали, но и крепкие середнячки испытывали значительное ущемление.

Знал Лигул, кого поставить на место Арея! Где мечник гаркал и отворачивался – там Пуфс змеился бородкой, дрябленько улыбался и разводил слабенькими ручками:

– Ничего не могу для вас сделать! План есть план!.. Убрать его! Следующий!