Я никак не мог узнать, та ли самая это женщина, — разве что отправиться к Накодо. Но в подростковой журналистике долго не протянешь, если не научишься раскапывать информацию в необычных местах. А место, где утонула Миюки, в своем роде было одним из самых необычных в городе.
Район, где все случилось, находился недалеко от места, где днем раньше я виделся с профессором Кудзимой. Сойдя с поезда на станции Дзимботё, я отправился на юго-восток, к автостраде № 5, проходящей над рекой Нихомбаси. У этого района была богатая история, но ее по большей части закатали в бетон.
Я, конечно, не профессор Кудзима, но историю водных путей знаю довольно неплохо. В старом Эдо речушки и каналы, соединяющие внутренний город с широкой рекой Сумида на восточной стороне, были ключевыми для коммерческой жизни города. Но после того, как адмирал Перри и его знаменитые двенадцать черных кораблей заставили Японию покончить с изоляцией, Токио начал спешно модернизироваться, и водные пути стали терять свою значимость. К 1920-м годам движение на реке уже угасало, а после Второй мировой водные пути были обречены. Но похоронный звон раздался только в 1960-х, когда в Токио начался строительный бум и город сдвинулся к западу. Не знаю точно насчет автострады № 5, но многие большие автомагистрали построили для Олимпийских игр 1964 года. Н строили их не только для того, чтобы дать токийцам новые пути передвижения, но и для того, чтобы кинуть понты перед всем остальным миром: дескать, вот какая Япония современная.
Я шел вдоль канала под автострадой, а в двадцати футах у меня над головой грохотали легковушки и грузовики. В постоянной тени огромной магистрали вода была грязно-зеленой, трава на речных берегах не росла, потому что их давным-давно залили бетоном. Над каналами вздымались арки каменных мостов эры Мэйдзи, но ни один турист не попрется сюда от Императорского дворца поблизости, чтобы ими полюбоваться. Темно, шумно, воняет дизелем и плесенью. Представьте себе главную магистраль Нью-Джерси, торчащую над амстердамскими каналами, и поймете, на что это похоже.
Я стоял в темноте, пялился на ряды грязно-белых бетонных опор, отраженных в затхлой воде, и никак не мог поверить, что Миюки Накодо умерла тут по собственной воле. Только самый неромантичный человек в мире выбрал бы песчаное подбрюшье автострады местом для последних мгновений жизни, а даже двадцать первый век не выбил романтику из большинства двадцатилетних женщин.
К тому же мост возвышался над водой на каких-то восемь футов. Думаю, уж если решаешь спрыгнуть с моста, с тем же успехом можно поискать мост достаточно высокий, чтоб угробиться при ударе о воду. А что касается речки, не понять, глубокая ли она, потому что поверхность мутна. Короче говоря, умереть здесь — та еще задачка, на это потребовалась бы чертовски сильная целеустремленность.
Конечно, если тебе немножко не помогут.
Наверное, я притащился сюда в надежде, что если увижу это место, оно как-нибудь уймет мое любопытство по поводу Миюки и ее папаши, и тогда я ухитрюсь собрать себя в кучу, закончить статью про Гомбэя и свалить обратно в Кливленд. Но когда я залез в это богом забытое бетонное болото в центре Токио, результат оказался прямо противоположным. Теперь я был на все сто уверен, что в доме Накодо все очень и очень не так. Ненормально, конечно, но, наверное, именно это я и надеялся разнюхать.
Я попытался представить, как Миюки стоит на мосту, решается на самоубийство, но, кроме ее родинки, не мог припомнить, как она выглядит. Может, меня заинтриговала не сама родинка, а навязчивость, с которой она лезла в глаза. Любая обычная молодая женщина — а в Японии это, прямо скажем, любая женщина, которая хочет выйти замуж прежде, чем достигнет ужасного возраста двадцать пять лет — уже давным-давно избавилась бы от этой штуки. Но Миюки оставила родинку, что говорило об упрямой независимости, о том, что плевать она хотела на те годы, когда ее дразнили в школе и вечно доставали такими деликатными предложениями разные прекраснодушные типчики, которые, дай им волю, и единорогов превратили бы в лошадей.
Если б не эта родинка, я ни за какие коврижки не узнал бы Миюки в новостях. Не прочел бы статью в газете, и не лазил бы под автострадой, и не увидел бы фигуру, которая теперь торчала на мосту примерно в квартале от меня.
Она стояла абсолютно неподвижно, опираясь на бетонное ограждение и глядя вниз на воду. Как раз так, как я пытался представить Миюки. Несколько секунд я смотрел на девушку и ждал, что та отвернется от воды и пойдет дальше по мосту. Ничего подобного. И тут вдруг раз — и я понял, что она здесь по той же причине, что и я. Если б я знал, что случится в следующие дни с нами обоими, я бы оставил ее в покое, развернулся и свалил. Блин, да я бы умчался не оглядываясь.
Вместо этого я пошел к ней, по улице, бегущей вдоль речного берега. Вне убежища автострады жара была невыносимой. Казалось, жар идет не от солнца наверху, а сразу со всех сторон — этакая беззвучная и невидимая геенна. Женщина так и не шелохнулась, а я так и не спускал с нее глаз. Она стояла скованно, почти формально, глядя только на грязную воду. Тот самый мост, из новостей. Зуб даю. Именно то место, где нашли труп Миюки.
По улице сновал транспорт. Проехал велосипедист, лениво струилась река. Только женщина была неподвижна. Я снова зашел в тень и был уже футах в двадцати, когда женщина вдруг обернулась и увидела, что я иду к ней. Всего секунду смотрела на меня, потом снова уставилась на воду.
Короткие взлохмаченные волосы, свободная бирюзовая безрукавка, якобы потрепанные джинсы, закатанные до середины икры, и красные длинноносые туфли. Я встал рядом и кивком поздоровался. Она ответила тем же, не отводя глаз от реки. Мы постояли немного, глядя на наши неподвижные, молчаливые отражения. А Миюки тоже смотрела на свое отражение за мгновение до смерти? Наверняка посреди ночи канал казался темным и бездонным. Пропасть.
— Она была вашей подругой? — спросил я.
Мы в большом городе, и я был уверен, что, как только я раскрою рот, девчонка свалит в мгновение ока. Ничего подобного. Она только чуть кивнула, опустив веки и покусывая губу. Потом наконец заговорила, и ее голос почти растворился в грохоте машин.
— Вы верите в привидения? — спросила она.
— Привидения?
— Не то чтобы привидения, — уточнила она. — Думаю, скорее демоны. Или гоблины. Есть такие штуки, под названием каппа. У них зализанные волосы, кожа влажная, и они обожают топить детей. А потом их жрут. А еще любят огурцы. Поди разберись.
Я ответил, что не верю в призраков, демонов или гоблинов.
— Я тоже, — сказала она. — Но если бы каппа реально жили, здесь им самое место. Как думаете?
— Черт его знает, — ответил я. — Огурцов что-то не видать.
— Миюки верила в каппа. А еще в привидения и демонов. Она верила во всякую такую мутотень.
Она говорила, а я смотрел на отражение ее лица в воде. Потом взглянул на собственное и заметил, что, услышав имя Миюки, вполне прилично скрываю удивление. Хотя, с другой стороны, я и не удивился. Я знал, что утопленница — Миюки. Я это просек сразу же, как увидел новости, но, наверное, все еще слабо надеялся, что это не она.