— Конечно, сейчас он симпатичный. А через несколько лет станет еще одним взрослым. Придурком, который в метро тычет зонтиком тебе в спину или болтает в кино. Если даже он вырастет в хорошего парня, все равно будет еще одним человеком, который тратит кислород, жрет и норовит наплодить еще младенцев. И бедный пацан никак не сможет это остановить.
— Ты права. Ну что, пойдем и замочим его?
— Я просто в том смысле, что это грустно.
Малыш с мамой и еще несколько сотен людей перешли дорогу, и их поглотила толпа. А через несколько секунд к нам подъехало желто-зеленое такси. Когда я настоял на том, чтобы заплатить за проезд, Афуро вежливо сделала вид, что ей неловко, но довольно скоро взяла деньги и даже выдавила спасибо.
— С тобой точно все будет путем? — спросил я, пока тачка не уехала. — Может, тебе слинять из города на какое-то время. Езжай домой к родителям в Мурамура, пока тут все не устаканится. В конце концов, у Миюки же будут похороны или поминки?
— Я не вернулась бы в Мурамура даже на собственные похороны.
— Не надо так говорить, даже в шутку.
— Какие шутки? В общем, не грузись. Не помру. Меня же защищает дядюшка Кливленд. Встретимся вечером?
— Где и когда?
— В Сибуя, у статуи Хатико, часов в десять. Сверкнув улыбкой, Афуро захлопнула дверцу. Глядя, как уезжает такси, я почувствовал, что на лбу выступают первые за сегодня капли пота. Не успел я вытереть лоб, как снова вспотел. Бросив попытки остаться сухим, и ждал, пока из-за поворота не покажется другое такси.
Таксист высадил меня в Арк-Хиллз, как раз у гостиницы «Общеяпонских авиалиний». Секунду я озирался, но довольно скоро вспомнил дорогу к особняку Накодо. Вскоре я уже тащился по узкой дороге, огороженной бетонными насыпями, вверх по небольшому крутому холму. Обещанный дождь все еще не появлялся, и подошвы моих ботинок чуть не плавились на тротуаре. В жизни не думал, что буду скучать по сезону дождей, но по крайней мере на него в этом городе можно рассчитывать каждый год.
Забравшись на холм, я свернул налево, прошел мимо испанского посольства и в высокой каменной стене обнаружил кованые ворота. За ними в два ряда росли карликовые вишни. А за деревьями блестел особняк Накодо — мерцание стекла и стали под густой листвой.
Рядом с воротами в стене был звонок интеркома. Я ткнул в него и подождал. Ворота не заскрежетали, интерком молчал. Ничего не произошло. Было совсем тихо, не слышно даже ворон и цикад. Я снова нажал на звонок и поискал в высоких кустах и плюще, обвившем стену, скрытые камеры наблюдения. Может, сейчас люди Накодо сидят внутри и разглядывают меня, решая, не сообщить ли хозяину дома. А может, они по субботам не работают. Как бы там ни было, камер я не нашел.
Я подождал несколько мгновений. И полез на стену.
Большие неровные камни были отличной опорой для ног, а плющ с годами стал толстым и крепким. На все про все мне потребовалось ровно пять секунд. Знаю, потому что считал. Считал, потому что это был замечательный способ помешать своим мозгам разораться и велеть мне слезть со стены, спуститься с холма и убираться оттуда к чертям собачьим.
Спрыгнув с другой стороны, я вновь огляделся, почти ожидая, что через двор ко мне помчатся какие-нибудь собаки Баскервиля и загонят меня обратно на стену. Никто не появился, и я направился к дому. Пока я шагал по вишневой аллее, хруст гравия под ногами звучал еще громче в окружающей тишине. Скоро подъездная дорожка кончилась, и я по садовой тропинке пошел к парадному входу. У входа по-прежнему торчали две пустые дорические колонны, а вот дворецкого на этот раз не оказалось. Дверь была приоткрыта. Я все равно постучал. Никто не ответил, я распахнул дверь и шагнул внутрь.
Я торчал в фойе, пока глаза привыкали к внезапной темноте. В глубине комнаты сквозь телки в шторах пробирались внутрь слабые лучи света и всего через несколько футов таяли во мраке. На сей раз я не потрудился обуться в шлепанцы и ощупью пробрался по холлу в гостиную. Когда я наконец туда вошел, глаза уже привыкли к темноте, но не к тому, что открылось мне в комнате.
На полу валялись опрокинутые статуи бронзовых львов. Все картины сорваны со стен и раскиданы вокруг. Вазы ощерились сколотыми керамическими зубами, а витрина, в которой вазы раньше стояли, превратилась в кучку расщепленного дерева и раскоканного стекла. Так и тянет сказать, что в комнате словно бомба рванула, но бомбы не столь методичны. Полный разгром, отвратительный в своей тщательности.
Озирая кавардак, я услышал шум в соседней комнате. Глухой ритмичный стук. Без раздумий я схватил с пола осколок стекла. Дюймов в девять, он лег в руку, будто нож. Я прошел по коридору в кабинет. По дороге чуть не наступил на потрет Миюки. Как и все прочие, огромная картина была сорвана со стены, и теперь с пола мне ухмылялись пять розово-голубых Миюки.
Только это была не Миюки.
Не знаю, почему я не допетрил раньше, хотя Человек в Белом и показал мне старую фотографию. Женщина на фотографии очень смахивала на Миюки, но это лишь одна точка зрения. Теперь у меня была и другая:
Миюки очень смахивала на женщину на фотографии.
То есть ее заставили выглядеть как женщина на фотографии и на картине под моими ногами. Боджанглз об этом позаботился. КАКОЙ-ТО ВРЕМЯ НАЗАД ЖЕНЩИНА С ФОТОГРАФИИ ПРИСОЕДИНИЛАСЬ К НАМ. Боджанглз платил Миюки, чтобы та отращивала волосы, до тех пор пока не стала в точности похожа на умершую жену Накодо. Ту самую, которая давным-давно утонула — несчастный случай на реке Сумида.
МУЖЧИНА НА ФОТОГРАФИИ СКОРО ПРИСОЕДИНИТСЯ К НАМ.
Интересно, насколько скоро?
Чем ближе подходил я к двери в кабинет, тем громче стучало. Бум, ежик, бум. Я покрепче сжал осколок, впившийся мне в ладонь, и распахнул дверь.
То загоралась, то гасла опрокинутая настольная лампа, освещая кабинет стробоскопическими вспышками. Письменный стол красного дерева перевернут, а содержимое ящиков расшвыряно по комнате. На стенах не осталось ни одной фотографии. Кожаное кресло порвано в клочья, а его набивка свежевыпавшим снегом осела на полу.
Бум, ежик, бум.
Я обернулся на звук. В дальнем углу бухалось в стену инвалидное кресло. Стукнувшись, оно отъезжало на пару футов и снова въезжало в стену. В кресле торчал старикан, и при каждом ударе голова его подпрыгивала.
— Все в порядке? — окликнул я.
Нет ответа, да и вопрос тупой. Чтобы взглянуть поближе, я пересек комнату, размышляя, мертв ли старик Накодо. Кресло блокировала отломанная ножка письменного стола. Колеса секунду боролись с преградой, глохли и снова крутились вперед. Бум, ежик, бум. Подобравшись ближе, я понял, что старикан и вправду жив. Жив и вроде Цел. Он был закутан в то же черно-золотистое кимоно, и по-прежнему над морем ткани плавала лишь крошечная голова. В уголках рта запеклись белые крапинки.
— Что стряслось? — спросил я.