– Таня, в примерках мужчины вообще ничего не смыслят, да задурим мы ему голову. Не волнуйтесь.
Платье сидело идеально.
– Ну еще бы, такая фигура. А сверху накинем пелеринку.
– Ой, как красиво… Ия, вы волшебница.
– Все, можете показаться вашему папе.
Девушка вышла из примерочной.
– Вот, папа, смотри.
– А эта хрень с капушоном зачем? – он так и сказал «капушон».
– Папа, я надену ее, если будет холодно, а потом сниму.
– Сейчас сыми!
Ия помогла Тане снять пелеринку.
– Богато! Ничего не скажешь! А у тебя, дочка, оказывается, фигура что надо! Жаль, мордашка подкачала.
– Что вы такое говорите! – возмутилась Ия.
У Тани между тем глаза были полны слез.
– Что есть, то и говорю! Пусть знает, что красотой не блещет, и мужа своего ценит.
– Вы совсем не любите вашу дочь? Тогда зачем вы сюда приехали? Говорить ей гадости? А в день свадьбы вы с утра тоже будете ей говорить такое? – вдруг страшно разозлилась Ия.
– Да я ж только правду говорю. Ты вот красавица с мордочки, а фигура у тебя не очень, длинная и тощая.
– Вы знаете, на вкус и цвет товарищей нет. А Таня в день свадьбы будет такой красивой, что вы ахнете.
Таня от испуга сжала руку Ии.
– А знаете почему? Потому что избавится от вашей тирании.
– Смелая девушка, – с угрозой в голосе произнес папаша.
– Просто я тоже говорю правду, как вы. Вам эта правда не нравится, а нам тоже не нравится ваша правда.
– А ты мне нравишься, норовистая лошадка! – И он как-то плотоядно ухмыльнулся. – И платье красивое. Даю добро.
Ах ты, сволочь, подумала Ия, добро он дает, капушон несчастный!
Наконец они ушли.
– Ийка, ты спятила? – накинулась на нее Аня. – Он же тебя может в порошок стереть!
– Ничего, как-нибудь, меня просто захлестнуло ненавистью. Капушон!
– Ага, я тоже отметила. Давай будем звать его Капушон.
– Давай. Но как можно на людях так говорить о дочери? Это ж каким носорогом надо быть.
– А он, между прочим, тут о тебе все расспрашивал. Видать, запал.
– А что спрашивал?
– Ну, замужем ли ты…
– А ты что сказала?
– Правду, что в разводе… Еще спросил, есть ли у тебя мужик. Я сказала, что не в курсе. Но поклонников много. Ох, Ийка, чует мое сердце, ты еще с ним хлебнешь.
– Да что я с ним хлебну? Сдам платье, и прощай, Капушон!
– Хорошо бы так…
– Ой, Ань, вечно ты что-то придумаешь.
Тут запищал Иин телефон. Пришла эсэмэска от Голубева: «Любимая, можно я приеду в восемь?»
Она ответила: «Ура! Но лучше в девять».
– Твой?
– С чего ты взяла?
– А ты вон как заулыбалась… Смотреть приятно.
Но тут явилась очередная клиентка.
Голубев принес ей букет пестрых астр.
– Люблю астры, – улыбнулась она, целуя его. – Но мне от них всегда немножко грустно.
– Почему?
– Потому что астры – это конец лета.
Я зиму не люблю.
– Да, московская зима – это противно. Но можно поехать за город, походить на лыжах…
– Вы голодный?
– Признаться, да. Но, может быть, мы сходим куда-то поужинать, чтоб тебе не возиться?
– Нет, у меня есть ужин, я утром приготовила. Как чувствовала, что вы придете.
Она принялась накрывать на стол. Он обожал смотреть, как она снует по кухне, что-то достает, хлопает дверцей холодильника, гремит сковородкой, у нее все это получалось легко, ненатужно и очень красиво. На ней было легкое домашнее платьице какого-то удивительно красивого и невульгарного желтого цвета, восхитительно оттенявшего смуглую кожу.
– Какое красивое платье… Цвет дивный.
– Да, дюшес.
– Что дюшес? – не понял он.
– Цвет называется дюшес. Цвет груши.
Он встал, подошел к ней сзади, обнял, поцеловал голубую жилку на шее.
– Ты мое счастье, – прошептал он.
Она, не отрываясь от сковородок, погладила его по щеке.
– Садитесь. Все готово. Вина хотите?
У меня чудесное чилийское вино. «Тарапака» называется.
– Белое?
– Да. Сухое.
– Хочу. Ты ж не прогонишь меня до утра?
– Вы со мной кокетничаете?
– Отнюдь. Просто я не уверен, что…
Я должен буду тебя огорчить.
У нее упало сердце.
– Что? Что случилось?
– Ничего не случилось. Просто я вынужден буду уехать на целый месяц.
– Куда?
– Далеко. В Латинскую Америку. Буду снимать для канала программу о жизни бывших нацистских преступников в Аргентине. Мне это очень интересно…
– А вы один едете?
– Нет, со съемочной группой.
– А Нина Бронникова тоже едет?
– Да. А почему ты спросила?
– Просто так…
– Ты что, ревнуешь меня? К Нине?
– Да. Ужасно. И буду мучиться. Весь месяц.
– Дурочка! Жирафенок мой глупенький!
Я только тебя люблю. Запомни, только тебя.
– Но ведь у вас что-то было с Ниной, я знаю!
– Как ты можешь знать, чудачка, то, чего не было?
– Я чувствую.
– Ну, придумать себе можно любую страшилку. Хочешь терзаться ревностью, терзайся, – рассердился вдруг он. – Я же вот не задаю тебе вопросов про твоего деверя, хотя меня это тоже мучает.
– Но я в Москве, а мой деверь сейчас спасает людей на Дальнем Востоке, а вы с Ниной будете там вместе… И она тоже будет вас ревновать ко мне, и вы, чтобы доказать ей, что она ошибается, будете с ней спать, тем более вы вряд ли целый месяц сможете обойтись без женщины.
Он был крайне озадачен.
– Девочка моя родная, я только тебя люблю. Поверь ты мне.
– А я верю. Но спать с ней вы будете.
И потом у вас с ней столько общего… работа… Но пусть… Просто помните, что я буду мучиться, потому что люблю вас больше жизни и кроме вас у меня никого нет и никто мне не нужен.
И все, мы закрыли эту тему. Когда вы едете?
– Через неделю.
Она достала из холодильника бутылку и налила ему вина. Он понял, что она не прогонит его. Ох, хитрюга, подумал он, сумела заранее внушить мне чувство вины. Но до чего же хороша…