Ирина в самом деле прибегала к Макеевой, сообщила ей правду про себя и отца Иоанна. Федор небось тоже заходил к ней, больше парню было не к кому обратиться. Не удивлюсь, если узнаю, что «пророчица» и свела молодого Привалова с беременной девчонкой, получив за это свой куш. Но в разговоре со мной Тамара ни разу не назвала имя возлюбленного Ирины, значит, Макеева по-своему порядочна. Когда Павел Ильич начал активно копаться в биографии Привалова, он непременно должен был выйти на «ведунью»…
Валентина Михайловна вернулась с подносом, на котором стояли чашки, чайник, сахарница, и с порога начала:
– Павел Ильич говорил ужасные вещи! Страшные! Его дочь Альбина вышла замуж за некого Романа Крысюкова. Отец подозревал, что тот повел невесту в загс исключительно с корыстной целью – позарился на ее деньги, ожидал, что тесть устроит его на приличную работу. Так и вышло! Павел Ильич обожал Алю, добыл для Романа место… там, где служил Федя… короче… ну… э…
– Роман оказался гомосексуалистом! – осенило меня. – Он завел шашни не с женой Привалова, а с самим заведующим лабораторией!
– Ну да, – с отчаянием подтвердила старушка. – Аля застукала их в интимный момент и покончила с собой. Уж как Павел Ильич докопался до сути?
Я поежилась. Думаю, ему рассказала Марианна. Она знала, что заставило лучшую подругу шагнуть под самосвал, поэтому и ненавидит до сих пор Крысюкова. Вот только мне Мариша правду открыть не захотела. Не подведи Павла Ильича сердце, он бы по полной программе отомстил и Федору, и Роману. Но любовникам повезло: Наметкин умер, не успев причинить вреда сладкой парочке.
Валентина Михайловна налила себе и мне чаю, разговор она не прерывала ни на секунду.
– Наметкин оказался очень активным. Узнав правду, он пошел к Геннадию Ильичу, директору НИИ, где работали Федор с Романом, и объявил: «Либо увольняете их с волчьим билетом, либо я рассказываю вашей жене Ирме о том, кто сделал ребенка сотруднице по имени Иветта».
– Сильное заявление, – оценила я.
Валентина Михайловна стиснула руки.
– А ко мне он явился с еще лучшим предложением. Я должна была встретиться с Федором и велеть ему в три дня уехать из Москвы в провинцию. Павел Ильич давал моему сыну столько времени, чтобы уволиться и исчезнуть. В противном случае Наметкин обещал поднять на ноги общественность, посадить Романа и Федю в тюрьму, устроить аутодафе нам с Сергеем Петровичем, родившим, как он выразился, «урода», и поломать карьеру Геннадию Ильичу, устроившему в институте гнездо гомосексуалистов.
– Граф Монте-Кристо отдыхает, – прошептала я.
Валентина Михайловна глотнула чаю.
– Он вынудил меня признаться, что я знала о наклонностях сына, грозил, стучал кулаком. Я даже боялась, что Наметкин распустит руки – ударит меня. И тут, как на грех, Сергей Петрович пришел домой перекусить в обеденный перерыв.
Несчастная старушка откинулась на спинку дивана.
– Надеюсь, Машенька, в твоей жизни никогда не случится сцены, которая разыгралась у меня на глазах. В конце концов Павел Ильич убрался прочь, а Сергей Петрович попал в больницу с инсультом. Из клиники он уже не вышел. Похоронив мужа, я сурово поговорила с сыном, в сердцах назвала его убийцей отца. Но Федор неожиданно спокойно ответил: «Мама, это ложь. Я женат, ращу Таню и давно забыл об ошибках молодости. Господин Наметкин психически неуравновешенный человек, его дочь несколько раз совершала попытки самоубийства. Мы с Романом работаем над одной темой, естественно, часто обсуждаем свои проблемы. Аля тоже служила в институте, и, может, в ее нездоровой голове родились глупые мысли. Но, мама, я нормальный мужик. Вместо того чтобы обвинять меня в кончине отца, ты бы сначала побеседовала со мной».
– Вы ему поверили? – не удержалась я от вопроса.
– Скажем так: испытывала некоторые сомнения, – откровенно ответила пожилая дама. – И Федор это понял. Но слушай, Машенька, дальше…
На следующий день в гости к Валентине Михайловне приехал Геннадий Ильич и подтвердил слова Федора Привалова.
– Увы, – бархатным тенором вещал руководитель института, – Павел Ильич слегка тронулся умом. Хотя кто бы сохранил ясность рассудка, потеряв родную дочь… У нас с женой детей нет, и я, наверное, в полной мере не способен понять чувства безутешного отца, но, думаю, это самый сильный стресс, который только может испытать человек. Павел Ильич вел себя неадекватно. Представляете, он обвинил меня в связи с молодой сотрудницей. Это вообще ни в какие ворота не лезет! У меня есть супруга, Ирма, отец которой помог мне, когда я был аспирантом, подняться вверх по научной лестнице, подарил нам квартиру, поддерживал материально. Из одной лишь благодарности я бы никогда не стал заводить интрижку на стороне. Я очень люблю Ирму, мое чувство с годами не тускнеет. Павел Ильич сделал абсурдное предположение обо мне и о вашем сыне! Я никогда не спал с Ветой, а Федор любит женщин, уж поверьте мне.
Валентина Михайловна слушала руководителя института и чувствовала ложь, она буквально витала в воздухе. А Федор, присутствовавший при разговоре, не произнес ни слова. Вдруг Геннадий Ильич засмеялся:
– Ну, Феденька, расскажешь правду?
Тот кивнул и объявил:
– Мама, я отец будущего ребенка Веты.
Менее всего Валентина Михайловна ждала такого признания.
– Как? – ахнула она.
Федор выпятил подбородок.
– Ну, просто. Ирина давно больна, у нее серьезные проблемы с сердцем, с некоторых пор у нас нет интимных отношений. Давно можно было развестись с женой, но я не могу пойти на разрыв по этическим соображениям. Мне жаль Таню, которая фактически станет сиротой, и как-то неприлично разрушать брак с той, кому осталось жить недолго. Но я молод, здоров, Вета симпатична и свободна. Геннадий Ильич тут ни при чем, просто мы с Иветтой встречались на его даче. Наверное, кто-то из жителей поселка увидел женщину, выходящую с участка директора, и пустил сплетню. Дачный кооператив создан для сотрудников института, слухи там легко разносятся.
– А что, Геннадия Ильича и Федора связывали тесные отношения? – поразилась я, прервав рассказчицу. – Директор разрешил подчиненному гулять на его фазенде?
Валентина Михайловна сгорбилась.