– Чай! – услышала я ее визгливый голос. – Но не ваш дурацкий, со льдом и мятой, а нормальный. Сообразила?
– Да, – почти без акцента ответила та.
– И пирожных, – приказала Нина. – Два… нет, три.
Официантка кивнула и подошла ко мне, пристроившейся через несколько столиков.
– Кофе, – попросила я, – с молоком.
– Есть только сливки, – уточнила официантка.
– Без разницы, – согласилась я, краем глаза следя за Ниной.
Моя «дичь» сняла очки, бросила их на столик, потом встала и исчезла за деревянной дверкой с буквами «WC».
Я расслабилась – можно перевести дух, блондинка отправилась мыть лапки. В забегаловке довольно много народа, долго в сортире Нине не просидеть.
Очень скоро мне принесли восхитительный кофе, а на столик Нины официантка поставила фарфоровый чайничек и тарелку с эклерами. Я одним махом выпила кофе, и тут же услышала звон, а потом негодующий женский голос. Кричали по-гречески, но смысл был мне понятен. Полная женщина отчитывала девочку лет восьми, которая уронила на себя вазочку с мороженым. Малышка заревела и побежала в туалет. В ту же минуту к двери санузла подскочила старуха в черном платье. Дернула створку раз, другой и разразилась тирадой на греческом. Мать проштрафившегося ребенка ответила что-то резкое. Бабка топнула ногой и добавила в голос децибел.
– Хотите еще кофе? – спросила у меня официантка.
– Нет, спасибо, – ответила я. – Что говорят друг другу дамы?
Девушка с подносом махнула рукой.
– А… Пожилые люди очень нетерпимы. Девочка опрокинула на одежду мороженое, пошла умыться и заперла дверь. Бабка вопит: «Ей нужен только умывальник, пусть откроет». Мать возражает: «Подождите, не лезьте к ребенку».
– Там одна кабинка? – напряглась я.
– Унитаз и раковина, – пояснила подавальщица. – Кафе крохотное, этого вполне хватает, если скандалисты, вроде старухи, не появятся.
Дверь ватерклозета распахнулась, девочка вышла наружу, бабка что-то прошипела и исчезла в туалете. Малышка зарыдала, мать подбежала к ней, обняла, стукнула ногой в створку санузла, потом с негодованием бросила несколько слов в лицо официантке и ушла, таща за собой плачущую дочку.
– Вот весело! – оттопырила губу официантка. – Теперь я виновата.
Я глянула на белый чайник, эклеры, на темные очки Нины, лежащие на столе, и спросила:
– Из туалета есть второй выход?
– Да, – кивнула официантка. – С той стороны еще одно кафе, у нас кабинка общая.
Я сунула девице деньги и подлетела к двери с буквами «WC». Старуха, очевидно, решила поселиться в туалете – минуты текли, а она не собиралась выходить. В конце концов я повернула латунную ручку, в ту же секунду пластиковая створка распахнулась, пожилая гречанка с грацией парохода выплыла наружу и стала гневно говорить мне непонятные слова.
– Пардон, мадам, – бойко ответила я, сдвинула ее в сторону, вошла в крохотное помещение, увидела на противоположной стене дверь, пнула ее и очутилась в другом кафе.
Нины там не оказалось. Я огляделась, потом плюхнулась на свободный стул. Блондинка была намного умнее, чем казалось, она заметила слежку, но не подала вида, а ловко избавилась от меня. Может, Жаклин посоветовала Нине соблюдать крайнюю осторожность. В общем, меня обвели вокруг пальца, обштопали по полной программе…
– Кофе? – прочирикали над ухом.
– Нет, – ответила я и вышла на шумную улицу.
Ну ничего, хорошо смеется тот, кто стреляет последним. Погоди, Ниночка, еще вернешься домой! Приеду к тебе вечером и ни за что не отстану, пока не вытрясу из тебя, противной балаболки и обманщицы, правду про Жаклин. А сейчас съезжу к Розе, экономке семейства Калистидас.
Маленький серый дом, очень похожий на московскую хрущевку, прятался под горой. Я взобралась на четвертый этаж и попыталась отдышаться. От столичного дешевого жилья греческий вариант отличался весьма потертой ковровой дорожкой на лестнице и запахами. У москвичей на лестницах воняет кошками да щами, а на всех подоконниках стоят жестяные банки из-под растворимого кофе, набитые окурками, поскольку жены выгоняют мужей дымить в подъезд. А у греков в парадном витала гарь от оливкового масла, интенсивный аромат чеснока и какой-то едкой парфюмерии – то ли дешевых духов, то ли освежителя воздуха. У каждой двери стояла маленькая мисочка, наполненная сухим кормом. В Греции любят кошек и подкармливают их. Наверное, в благодарность за заботу киски не гадят на лестничных площадках.
Очутившись около нужной двери, я поискала звонок, не нашла его, зато обнаружила прикрепленное кольцо и постучала железкой о деревяшку. Послышался тихий щелчок, на пороге возникла совершенно седая старушка в больших очках, за стеклами которых блестели неожиданно молодые, яркие глаза.
– Здравствуйте, – улыбнулась я.
Старуха произнесла что-то по-гречески.
– Роза? – спросила я.
Хозяйка квартиры сделала шаг назад и ответила:
– Ноу.
– Sprechen Sie deutsch?
– Ноу, – помотала головой хозяйка, – дойч ноу, инглиш йес!
Очевидно, у старушки плохие зубные протезы, потому что при разговоре она чмокала и не очень четко выговаривала слова.
Я вполне свободно владею немецким языком, а вот английского не знаю, но, порывшись в глубинах памяти, сумела составить необходимую фразу.
– Э… э… ай вонт спикен Роза!
– Ноу, ноу!
– Ай фром Москва, фром Раша, – ощущая себя полной идиоткой, продолжала я.
Гречанка развела руками и решительно велела:
– Гоу!
– Ноу, – в рифму ответила я. – Плиз… э… ватер… Ай вонт пить… дринк… буль-буль…
Старуха поняла просьбу незваной гостьи, на ее лице появилась улыбка, она кивнула и поманила меня:
– Камин…
Сначала я опешила: при чем здесь печь в гостиной? Потом сообразила: меня по-английски приглашают войти, и быстро перешагнула порог. Хозяйка довела меня до небольшой комнаты, указала на протертый диван, подошла к приземистому буфету, протянула руку к большому кувшину, громоздившемуся между ярким фото в резной рамке и квадратными часами…