У Богусо буквально отвалилась челюсть. Даже долгий опыт общения с полицией не подготовил его к такому экстравагантному предложению.
– Вы хотите, чтобы я взял на себя убийство, которого не совершал?
– Sí, Señor.
Фортунато наблюдал за тем, как Богусо пытается переварить сказанное. Глаз у того стал подергиваться еще сильнее.
– Посмотри, – стал урезонивать его Фортунато, – чем твое положение так уж ухудшится? Первый раз ты убил в шестнадцать лет; когда стал совершеннолетним, убил снова. После этой последней пары я не думаю, что еще одно убийство что-нибудь изменит. Это уже нескончаемая цепь, нет? Мы даем тебе expediente, почитаешь его и пропоешь свою песенку судье, гринго напишут свой доклад, и все счастливы.
– А я? Мне-то с чего быть счастливым?
– Вот что, Энрике. Ты помогаешь нам, мы помогаем тебе. Верно? Думаю, мы можем по крайней мере дать тебе более удобное помещение. Дать тебе какое-нибудь местечко поуютнее, с супружескими привилегиями. А через несколько лет, когда шум поутихнет, кто знает? Могут вдруг обнаружить техническую ошибку в приговоре. Или ты как-то там сбежишь, или тебя помилуют.
– Какое-то безумие.
Фортунато не торопился, выдержал долгую философскую паузу, а потом очень медленно и очень сдержанно, с расстановкой заговорил:
– Да, сынок. Безумие. Но ты и живешь в безумном мире, нет? В мире сплошных иллюзий, и в этом мире правит тот, кто самый лучший актер. – Он вздохнул. – Подумай об этом. Я без труда найду кого-нибудь другого, если для тебя это слишком тяжело. В Буэнос-Айресе полно людей со сложными проблемами.
– Какое-то безумие, – бормотал убийца.
В комнату вошел комиссар с калебасой, полной дымящимися травами, и маленьким стальным чайничком. Помощник инспектора нес сахарницу и лимон.
– Все в порядке? – спросил комиссар.
– Этот малый поистине благородный человек! – Фортунато положил перед Богусо еще одну сигарету. – Возьми-ка.
Богусо посасывал мате, а Фортунато беседовал с комиссаром о том, как идет ремонт, и о разных мелочах, которыми живет полицейский участок. Когда соломинка Богусо начинала булькать, Фортунато подсыпал в калебасу щепотку сахару и подливал несколько больших ложек кипятку. Через некоторое время он встал и направился к двери:
– Ладно, Винсенте, у меня еще много дел. Смогу я через несколько дней еще раз поговорить с Энрике?
Комиссар отлично подыграл ему:
– Тебе придется покупать билет на самолет. Его переводят завтра в Рио-Негро.
Богусо дернулся в сторону комиссара, как будто получил удар собственной электрической дубинки:
– Что?!
– Я получил вчера приказ из директората исполнения наказаний. Его отправляют в Рио-Негро.
– Ах ты, проститутка, ты меня продал! Я плачу тебе по пятьсот песо в месяц…
Комиссар треснул его по затылку, и калебаса покатилась по полу.
– Заткнись ты, boludo! Я, что ли, велел тебе убивать каменщика с женой! Я старался, как мог, помочь тебе, куча ты дерьма. От меня больше ничего не зависит!
Богусо рефлективно дернулся встать, и помощник инспектора, схватив его за ухо, заставил снова сесть на стул и тут же тыльной стороной ладони хлестнул по лицу.
– Нет, этого не получится, – медленно произнес Фортунато. – Боюсь, Винсенте, я напрасно занял твое время. Извини. Если его отправляют в Рио-Негро… – Он взялся за ручку двери.
– Ну что ты, Мигель. Приятно было повидаться.
Богусо в панике взвизгнул:
– Погодите, комиссар! Погодите!
– Все, Энрике. Я опоздал. Прости.
– Нет! Не уходите! Давайте еще поговорим, коми! Я согласен. Все что хотите! Коми!
Искаженное страданиями лицо заключенного безотчетно подергивалось, и Фортунато почему-то подумал о жертвах Богусо, каменщике и его жене, и о том, какие у них были страшные лица, когда Богусо прикладывал электрические провода к их половым органам. И снова он подумал об Уотербери, о том, в какой шок повергли его ужасающие раны, и вдруг Фортунато почувствовал такое отвращение к Богусо, что захотелось вытащить пистолет и всадить пулю в отвратительную безжалостную морду, а потом спокойно выйти за дверь и пойти к себе домой, к Марселе, в какое-нибудь далекое зеленое место, где никто его не знает и где у него не будет прошлого. Вместо этого он подал знак комиссару с помощником инспектора выйти и спокойно поднял с пола калебасу. Усевшись напротив запаниковавшего убийцы, он проговорил:
– Ну так как, сынок, будем работать вместе?
В следующие четыре дня Фортунато имел удовольствие провести много часов с Богусо, которого перевели в чистую выбеленную камеру для VIP-персон в комиссариате № 33; там были лампочки, туалет и раковина. На нем это очень быстро сказалось положительно, он смотрелся отдохнувшим и с усердием занимался учебой. Фортунато написал его историю со всеми необходимыми деталями и дал ему копию expediente, чтобы он ознакомился с другими уликами и показаниями. Место и угол вхождения пуль, модель и цвет автомобиля убийцы, детали одежды Уотербери, его внешность. Богусо даже свозили на место преступления, чтобы он запомнил дополнительные детали, которые может знать только очевидец.
Странным образом все это походило на театр, где роль Мигеля Фортунато играл Энрике Богусо. Согласно сценарию, ненайденный соучастник выстрелил из пистолета тридцать второго калибра в ноги, пах и грудь Уотербери, а он, Богусо, прекратил его страдания выстрелом в голову из девятимиллиметрового. Бианко раздобыл для Фортунато чистенький пистолет «астра», взятый у мертвого банковского грабителя, и он выстрелил в кусок мяса. Свой клерк на складе вещественных доказательств следственной бригады отвернулся, чтобы не увидеть, как он подложил эту пулю взамен той, которая прошила череп Уотербери. Богусо с величайшим усердием заляпал своими отпечатками пальцев все «орудие преступления», после чего Фортунато забрал «астру» к себе домой, чтобы там она и хранилась. В качестве соучастника для Богусо подобрали по картотеке уругвайского уголовника, который уже пять лет не показывался в Аргентине.
Фортунато натаскивал Богусо каждый день и внимательно следил за его успехами, с холодеющим сердцем выслушивая, как убийца одну за другой излагает заученные жуткие подробности той ночи. По ночам и в видениях наяву, которые все чаще посещали его, Фортунато начинал смешивать собственное «я» с Богусо, с жертвами в накинутых на голову черных мешках, с бесстрастными людьми, пившими кофе, устав пытать свои жертвы электрошоком. Он никогда не чувствовал ненависти к преступникам, которых ему доводилось преследовать, но начал ненавидеть Богусо, причем с такой силой, что скрывать это становилось очень трудно. Он мечтал убить его, мечтал увидеть, как будет корчиться от боли его лицо, когда он в предсмертных судорогах завалится на спину. Он, человек, которому никогда не хотелось убивать. Богусо стал для него олицетворением всех неизвестных людей, которые втянули его в этот кошмар: Шефа, всегда такого говорливого и жизнерадостного, с его помешательством на танго, садиста Доминго, Васкеса с его коксом, всего этого сонма теней, которые принадлежат к высшим эшелонам власти, а потому недосягаемы и неуязвимы. И где-то у самой вершины пирамиды маячила смутная и почти бесплотная фигура – Карло Пелегрини.