Комиссар скорчил гримасу:
– Парень был испорченным еще до того, как в первый раз нюхнул кокса. Это же надо – пытать детей на глазах у отца с матерью, потом отца с матерью на глазах у детей. Ради двухсот песо!
Он провел Афину и Фортунато мимо сверкавшей белизной пустой камеры, в которой содержался Богусо, и дальше до комнаты допросов. От деревянной лестницы терпко пахло лаком.
– Все переделано! – с гордостью произнес комиссар. – Потом я вам все покажу.
Он отпер дверь в наблюдательную комнату, и Афина вошла в темное, похожее на стенной шкаф помещение с двумя металлическими стульями, точно такими, какие стояли у нее дома на кухне. Комиссар участка № 33 сел рядом с ней, и она в первый раз взглянула на подозреваемого.
Она с трудом могла представить себе, что вот этот человек, скрючившийся перед ней в оранжевой арестантской робе, мог с необъяснимой жестокостью убивать и мучить людей. Невзрачный, кожа да кости, он сидел на стуле, положив перед собой на стол скованные наручниками руки. Жесткие, торчавшие во все стороны волосы не скрывали шрамов, которые расползлись по его голове, как белые черви, костяшки пальцев сплошь покрывала черная татуировка, однако молодое лицо сохраняло удивительное спокойствие и располагало к беседе.
В комнату в сопровождении клерка вошел Фортунато. Клерк сел за стол, держа в руках блокнот, Фортунато переставил свой стул прямо напротив преступника, где-то в метре от него, и тоже сел.
– Тебе известно, зачем я здесь, Энрике?
– Да. Это насчет гринго, – ответил подозреваемый. Голос у него, как она и ожидала, немного дрожал.
– Правильно. О нем мы говорили с тобой три дня назад, о Роберте Уотербери. К тебе не применяли физических мер воздействия, не угрожали?
Преступник отрицательно покачал головой:
– Нет, сеньор.
– Энрике, нас интересуют события, которые произошли в ночь шестнадцатого октября прошлого года, за неделю до другого дела, с каменщиком и его женой. Ясно?
– Да.
– Расскажи-ка мне еще раз, что ты делал той ночью.
Убийца начал рассказывать, как они пили пиво в клубе, который называется «Ливерпуль», в Сан-Тельмо. Он был там с другом, которого все звали Уругваец, его имя было Марко, а фамилии его он не знает. Они взяли пакетики, потом взяли маленьких мелков. Они взяли их на продажу? Да. Они торговали в «Ливерпуле» и раньше? Да, много раз. Сколько они взяли пакетиков? Сколько мелков? Около сорока пакетиков и… он замялся, шесть или семь мелков.
– Можешь описать мне эти пакетики?
– Они были из синей металлизированной фольги, небольшие, несколько сантиметров.
Афина вспомнила синие пакетики с кокаином из expidiente, и точное описание их, услышанное ею из уст преступника, тут же придало странный вес той прорве документов, которые она изучала столько часов, словно они сами создали Богусо с его поступками. Открылась дверь в наблюдательную комнату, Афина оглянулась – в комнату на цыпочках вошел судья Дуарте. Он приложил палец к губам и поздоровался за руку с ней и комиссаром участка № 33. Ему позвонил Беренски. Судья стоял в темноте и внимательно следил за признанием преступника.
Богусо продолжал свой рассказ, он описывал события давней ночи с той непосредственностью, с какой молодой человек мог бы рассказывать о скучнейшем времяпрепровождении с другом. Они разговорились с Уотербери, и гринго сказал, что собирает материалы для книги, которую пишет. Они дали ему немного merca попробовать, потом сказали, что у них в машине есть получше. Пока Уотербери был в ванной, Марко, Уругваец, сказал: «У гринго много зеленых. Давай потрясем его, заберем кредитную карточку и снимем с нее деньги», потому что Марко уже много раз так делал. Нужно держать его и возить по разным банкоматам, чтобы он в каждом выбирал лимит.
Афина пыталась представить себе, какой же дурак был Уотербери, чтобы позволить Богусо и растворившемуся в воздухе Уругвайцу вывести его из дому. Самого поверхностного знакомства с преступным миром Буэнос-Айреса было достаточно, чтобы понять: он совершил абсолютно непонятный и опрометчивый поступок для бывшего банковского работника с семьей и долгами по закладной.
Богусо продолжал свой рассказ. В машине Марко вынул пистолет и надел на гринго наручники, потом они спихнули его на пол у заднего сиденья.
– И Уотербери не сопротивлялся?
Богусо слегка пожал плечами:
– Так, немного, но мы врезали ему несколько раз по голове, и он угомонился. Мы сказали ему, что, когда закончим с кредитными карточками, мы его отпустим.
– Вы и в самом деле собирались отпустить его?
– Вообще-то я и не думал об этом, – непринужденно пояснил Богусо. – Я тогда думал про деньги. Знаете, это как на работе.
Неприкрытая грубость его слов рассердила бы Афину, если бы она не чувствовала чего-то наигранного в атмосфере допроса, в самом тоне признания. Она где-то читала, что необъяснимая жестокость поступков всегда создает не менее жуткую, совершенно сюрреалистическую атмосферу, но в этом признании чувствовалось нечто большее – видно было, что происходящее чуть ли не веселило Богусо.
Они забрали из его бумажника восемьдесят песо и попробовали получить деньги по кредитной карточке в банке на Авеню-Рехимиенто-де-Патрисиос, но с первого же раза получился овердрафт.
– Марко рассвирепел. Он решил, что гринго водит нас за нос и дает неправильные цифры кода, ну и вообще он уже так нанюхался, что мало что соображал.
– «Нанюхался», что это значит, нанюхался кокаина?
– Да, он нанюхался мелков и стал всхрапывать, мелки были чистыми, и он ударил гринго и говорит: «Hijo de puta, долго ты собираешься нам голову морочить?» И потом, слышу, он его молотит рукояткой пистолета по голове.
– А вы ведете машину?
– Да. – Богусо глянул в сторону просмотрового зеркала. – «Форд-фалькон», седан, цвета серый металлик, внутри светло-коричневый. У Марко был пистолет, тридцать второго калибра, по-моему. Патроны у него от «ремингтона». У меня в бардачке лежал девятимиллиметровый, «астра», а патроны такие же, как у федералов…
Что-то слишком уж отрепетировано здесь! Слишком много деталей, слишком уж быстро он говорит. И язык тот самый, каким написано expediente! Она посмотрела на комиссара участка № 33 и на судью, ожидая прочитать в их ответном взгляде такое же разочарование, но и тот и другой невозмутимо наблюдали происходящее за стеклом. Может быть, это только она так думает? В конце концов, перед ними, в двух метрах от ее лица, человек, признающийся в убийстве. Но ведь лгут для того, чтобы доказать невиновность, а не собственную вину!
Фортунато не пропустил этого извержения неестественно точных, как бы заготовленных деталей:
– Не торопись, Энрике. И что произошло потом?
– Я услышал выстрел пистолета, и Уотербери дико закричал, он был ранен в руку и, наверное, в туловище.