«Меня всегда удивляли те условия. Они были для нас как-то слишком шикарными. Они и в самом деле были кое для кого очень шикарными».
Пабло открыл рот и беззвучно рассмеялся: «Не говори, что ты так быстро все позабыл, Роберт! Свободная торговля для всех стран! Никаких государственных предприятий! Это был боевой клич тех, у кого на руках были векселя, а если векселей нет, мы пошлем вашу валюту к чертовой матери, и вы получите инфляцию двенадцать тысяч процентов! Кроме того, авиалиния была нерентабельна. Она давала только малую часть того, что должна была давать».
«Но ведь испанцы практически закрыли ее, так ведь? Я читал, что они забрали все лучшие международные маршруты, а активы распродали. Они просто ограбили ее. – Писатель помолчал. – Мы обобрали их, Пабло. Мы обобрали целую страну».
Пабло хотел было возразить, потом пожал плечами: «Мы не догадывались! Откуда нам было знать?»
Фабиан снова откинулся на спинку стула и улыбнулся:
– Так просто, не правда ли? Возвести очи к небу: «Ах, какое несчастье! Но я не виноват!» Сколько раз мы слышали это, а, комисо? «Все вышло из-под контроля! Пострадавший неправильно вел себя!» Это еще проще, когда люди, ищущие объяснений, одеты в самые элегантные костюмы и в кармане у них документы самых лучших международных институтов. Один фабрикует expidiente, которое неопровержимо доказывает чью-то невиновность, потому что выгоды от решения в пользу этого кого-то больше: богатство, статус, красивая жена. А вот решить не в его пользу – ну что же, значит, кончить, как Роберт Уотербери.
Но такие мысли теперь не посещают Уотербери, он отдается на волю своей Судьбы. Ночь преображается в вереницу мест, разделенных салоном немецкого автомобиля Пабло. В Жокей-клубе они не торопясь пьют у подноса с черной икрой в окружении лошадиных портретов. В Доме миллионеров играют в покер, расположившись в бильярдной классического особняка. Вкусы Пабло сильно изменились за последние десять лет – бары теперь элегантные, тихие и спокойные, здоровающиеся с ним знакомые стали старше и чопорнее от сознания собственного достоинства. Раньше Пабло был всегда почтителен и предупредителен с такими людьми, обращался к ним с милым подобострастием. Теперь же Уотербери никак не мог определить, в чем это проявляется, но только Пабло держался с ними на равных. Учтивый и обходительный, он уверенно вел себя с людьми любого социального положения и сделался воплощением сбывшихся ожиданий каждого многообещающего молодого человека, персонажем столь же мифическим для Уотербери, сколь его собственная роль отчаявшегося писателя.
Такая атмосфера побуждает к признаниям. Они сидят на заднем сиденье мчащегося автомобиля, над ними, как ветви первобытных джунглей, проплывают серые тени. «По правде говоря, Пабло, меня очень крепко потрепало. Мои денежные дела хуже некуда. Первая книга прошла хорошо, но вторая провалилась, а знаешь, в этом бизнесе одного провала хватает, чтобы вновь очутиться в самом низу. После этого тебе знают цену, и цена эта – неудача. Я делаю последнюю попытку, Пабло. Это правда. Это моя последняя попытка. Может быть, я должен был найти себе работу или что-то в этом роде, но не мог. Я не мог сдаться».
Он следит за выражением на лице Пабло, и вдруг становится страшно, что, услышав это, его друг потеряет в него веру и растает волшебная сила, которая вдохнула жизнь в эту ночь. Пабло погружен в свои мысли, в глазах у него то вспыхивают, то гаснут, уходя в темноту, уличные огоньки. «Для меня это звучит непривычно. Я бы так не смог, потому что я совсем другой человек. Но я тебя понимаю. Я помогу тебе, amigo. Мы же друзья». И для Роберта Уотербери весь земной шар продолжает вращаться.
Совсем поздно они заехали в Синий бар в Сан-Тельмо. Это один из тех стилизованных баров, куда заявляются не просто выпить, а развлечься. Все в баре синее, даже освещение, отчего люди кажутся таинственными и похожими на фантомов. Временами освещение меняют, все становится красным или белым. Это нравится клиентам, маргинальной театральной публике, – киношникам, снимающим экспериментальные фильмы, которые никто никогда не увидит, так называемым писателям, художникам пока еще с амбициями или с уже угасшими надеждами и музыкантам без работы. Все друг друга знают, и все поддерживают друг в друге безбрежные притязания на место в мире Искусства. Здесь проколотые носы и языки, здесь те, у кого светлые волосы, перекрашивают их в черный цвет, а те, у кого черные волосы, делают их пурпурными, те же, у кого они пурпурные, обриваются наголо. Это продлится недолго, но в настоящий момент это очень de moda [70] и Пабло думает, что это забавно.
Вечерами по четвергам здесь между каменными глыбами танцуют танго, это нравится завсегдатаям. Со своими татуировками, металлическими побрякушками, упивающиеся скрипучими оркестрами Карлоса ди Сарли или Освальдо Пульезе, артистов, чьи аккордеоны молчат уже лет пятьдесят, они являют собой странное зрелище. Какие там играют танго? Наверное, «Por Una Cabeza», [71] потому что в американских кинофильмах, когда хотят танго с большой буквы, то всегда используют его. Помните в «Списке Шиндлера» то место, где Шиндлер встречается с наци? «Por Una Cabeza». И это кино с Аль Пачино, ну, там, где слепой танцует с красивой женщиной? «Рог Una Cabeza». Всегда «Por Una Cabeza» или «El Choclo». [72] Гринго просто ничего не понимают в танго.
– «Por Una Cabeza» – неплохое танго, – возразил Фортунато. – Разве можно спорить с Карлито Гарделем.
– Хорошо-хорошо, – вскинул руки Фабиан. – Здесь я сдаюсь, комисо. С каждым днем boludo поет все лучше! Так вот, представим себе картину: Пабло с Уотербери появляются в баре, где бессмертный Карлос Гардель упивается трагикомическими словами «Por Una Cabeza», в бессчетный раз оплакивая несчастную страсть, на голову отставшую в любовных скачках. О'кей? Тут Пабло проникается звуками сладкого голоса тридцатых годов и говорит: «Хватит виски. Давай пить шампанское».
Позже Уотербери задумается, не шампанское ли, как пузырьки в колдовском котле, привлекло к их столу ту девушку. Она идет мимо их столика, случайно скользит по ним взглядом и тут же направляется к ним. Она блондинка, то есть в Синем баре это синие волосы, подстрижена коротко, бледная кожа обнаженных стройных рук и ног отливает мягкой влагой. Платье сверкает блестками и не доходит до колен. Она красивая женщина с изящными чертами лица, стройным, мелкокостным телом, которое тем не менее остается странно округлым, что и привлекло его внимание. Самое странное, Уотербери ощущает, что узнает ее. Она бросает на них взгляд, потом еще раз и только потом движется к ним. И вот она стоит рядом с Пабло, наклоняется к нему и, стараясь перекрыть музыку, говорит: «Вы не хотите пригласить меня за столик, бесстыдник?»
Пабло рассмеялся: «Извините, сеньорита. Прошу вас…» Он встает и подставляет стул, и она садится, как птичка, пристраивающаяся в гнездышке. Она улыбается Уотербери как старому знакомому, у него что-то екнуло в груди, и он улыбается в ответ. Его не оставляет ощущение, что они знакомы.