– А вы не принимайте в монашеское звание тех, кто жизни не изведал и себя не познал. Есть ведь у человека и другие пути спасения кроме иноческого служения. И путей этих бессчетное множество. Это только простаку мнится, что монашество – самая прямая дорога к Господу, но в Божьем мире прямая линия не всегда наикратчайшая. Хочу вновь настоятельно воззвать к вашему высокопреподобию: не увлекайтесь чрезмерно строгостью. Христова церковь должна не страх, любовь внушать. А то, глядя на дела наших церковников, хочется из Гоголя повторить: “Грустно от того, что в добре нет добра”.
Отец Виталий выслушал наставление, упрямо наклонив голову.
– А я вашему преосвященству на это не словами светского сочинителя, а речением благочестивого старца Зосимы Верховского отвечу: “Если не будем со святыми, то будем с диаволами; третьего места ведь нет для нас”. Господь производит отсев человеков – кому спастись, кому погибнуть. Выбор этот суровый, страшный, как тут без строгости?
Полина Андреевна знала, что покойного оптинского старца Зосиму Верховского владыка почитает особенным образом, так что архимандритово возражение попало в цель.
Митрофаний молчал. Прочие монахи смотрели на него, ждали. Внезапно госпоже Лисицыной сделалось не по себе: она одна была здесь в мирском наряде, единственным светлым пятном среди черных ряс. Словно какая синица или канарейка, по ошибке залетевшая в стаю воронов.
Нет, сказала себе Полина Андреевна, я той же породы. И не вороны они вовсе, они о важном говорят, обо всем человечестве пекутся.
Так что скажет настоятелю Митрофаний?
– Католичество допускает еще и чистилище, потому что людей совсем хороших и совсем плохих мало, – медленно проговорил епископ. – Чистилище, конечно, нужно понимать в смысле духовном – как место очищения от налипшей грязи. Наша же православная вера чистилища не признаёт. Я долго думал, отчего такая непреклонность, и надумал. Не от строгости это, а от еще большего милосердия. Ведь вовсе черных, неотмываемых грешников не бывает, во всяком, даже самом закоренелом злодее живой огонек теплится. И наш православный ад, в отличие от католического, ни у кого, даже у Иуды, надежды не отнимает. Думается мне, что адские муки у нас не навечно задуманы. Православный ад то же чистилище и есть, потому что всякой грешной душе там свой срок отведен. Не может быть, чтобы Господь в Своем милосердии душу вечно, без прощения карал. Зачем тогда и муки, если не в очищение?
Ново-араратские отцы переглянулись, ничего на это суждение не сказали, а Полина Андреевна покачала головой. Ей было известно, что, говоря о религии, владыка частенько высказывает мысли, которые могут быть сочтены вольнодумными и даже еретическими. Меж своими ладно, нестрашно. Но перед этими начетниками? Ведь донесут, накляузничают.
А Митрофаний свою нотацию не закончил.
– И еще попеняю вашему высокопреподобию. Слышал я, что очень уж вы угождаете земным властителям, когда они вас навещают. Рассказывали мне, что в прошлый год, когда к вам великих княжон на богомолье привозили, вы будто бы к каждой святыне ковровую дорожку уложили и хор ваш перед приезжими целый концерт затеял. Это перед девочками-то малолетними! А зачем вы к генерал-губернатору самолично ездили синеозерскую дачу святить и даже чудотворную икону с собой возили?
– Ради богоугодного дела! – горячо воскликнул Виталий. – Ведь телом-то на земле живем и по земле ступаем! За то, что я их императорским высочествам угодил, монастырю от дворцового ведомства в Петербурге участок под церковь подворскую пожалован. А генерал-губернатор в благодарность колокол бронзовый пятисотпудовый прислал. Это ж не мне, многогрешному Виталию, это церкви надобно!
– Ох, боюсь я, что нашей церкви за лобызание с земной властью придется дорогую цену заплатить, – вздохнул епископ. – И, возможно, в не столь отдаленном времени… Ну да ладно, – неожиданно улыбнулся он после короткой паузы. – Только приехал и сразу браниться – тоже не очень по-доброму выходит. Хотел бы я, отец Виталий, знаменитый ваш остров осмотреть. Давно мечтаю.
Архимандрит почтительно наклонил голову.
– Я уж и то удивлялся, чем прогневал ваше преосвященство, отчего Арарат никогда посещением не удостоите. Если б заранее известить изволили, и встречу бы достойную приготовил. А так что же – не взыщите.
– Это ничего, я парадности не любитель, – благодушно сказал архиерей, сделав вид, что не заметил в словах настоятеля скрытого упрека. – Хочу увидеть всё, как бывает в обыденности. Вот прямо сейчас и начну.
– А оттрапезничать? – встревожился отец келарь. – Рыбки нашей синеозерской, пирогов, солений, меда-пряничков?
– Благодарствуйте, доктора не велят. – Митрофаний постучал себя по левой половине груди и поднялся. – Отвары пью, кашицы скучные вкушаю, тем и сыт.
– Что ж, готов сопровождать куда велите, – поднялся и Виталий, а за ним остальные. – Карета запряжена.
Владыка ласково молвил:
– Мне ведомо, сколько у вашего высокопреподобия забот. Не тратьте время на пустое чинопочитание, мне это не лестно, да и вам не в удовольствие.
– Так я отряжу с вашим преосвященством отца Силуана или отца Триадия. Нельзя ж вовсе без провожатого.
– Не нужно и их. Я ведь к вам не с инспекцией, как вы, должно быть, подумали. Давно желал и даже мечтал побывать у вас попросту, как обычный паломник. Бесхитростно, безо всяких начальственных видов.
Голос у владыки и в самом деле был бесхитростный, но Виталий насупился еще пуще – не поверил в Митрофаниеву искренность. Верно, решил, что епископ хочет осмотреть монастырские владения без подсказчиков и соглядатаев. И правильно решил.
Только теперь преосвященный глянул на Полину Андреевну.
– Вот госпожа… Лисицына со мной поедет, давняя моя знакомица. Не откажите, Полина Андреевна, составить компанию старику. – И как поглядит в упор из-под густых бровей – Лисицына сразу с места вскочила. – Поговорим о прежних днях, расскажете о своем житье-бытье, сравним наши впечатления от святой обители.
Нехорошим это было сказано тоном – во всяком случае, так помнилось Полине Андреевне.
– Хорошо, отче, – пролепетала она, опустив глаза. Настоятель уставился на нее с тяжелым подозрением во взоре. Недобро усмехнувшись, поинтересовался:
– Что крокодил, матушка, боле не мучает? Лисицына смолчала, только голову еще ниже опустила.