Медленно поднял руку ладонью вперед, провел ею слева направо, и случилось чудо.
Убийца вдруг замер, рука с пистолетом опустилась, а взгляд завороженно уставился в раскрытую ладонь.
Я читала про гипноз и чудом его не считаю, но здесь произошло истинное чудо, прямо у меня на глазах.
Облик этого человека стал меняться. Одутловатые щеки поджались, нос сделался чуть более вздернутым, морщины разгладились, и я увидела лицо мальчишки – круглое, смешное, доверчивое лицо семилетнего сладкоежки и маменькиного сынка.
«Яша, Яшечка, что же ты с собой сделал?» – сказал Эммануил тонким голосом, похожим на женский.
По лицу убийцы пробежала судорога, и странное видение исчезло. Это опять была морщинистая физиономия трудно и грешно пожившего мужчины, но глаза остались широко раскрытыми, детскими.
Он махнул на Эммануила рукой, по-прежнему сжимавшей оружие. Махнул и второй, пустой – словно хотел отогнать призрак или наваждение.
Потом развернулся и опрометью бросился вон из склепа.
«Он не вернется, чтобы убить нас?» – спросила я, потрясенная увиденным. «Нет, – ответил Эммануил. – У него теперь будет чем заняться и без нас».
«Откуда вы знаете его имя? – спросила я еще. – Его в самом деле зовут «Яша»?»
«Так я услышал. Когда я смотрю в лицо человека, я многое слышу и вижу, потому что готов видеть и слышать. Это очень интересный человек. Совсем-совсем черный, а все-таки с белым пятнышком. Так не бывает, чтобы в человеке не было хотя бы крошечного белого пятнышка. У белых-пребелых то же самое, хоть капелька черная, да есть. Без этого Богу неавантажно».
Он так и сказал – «неавантажно».
Я не в силах передать его своеобразную манеру изъясняться и потому сглаживаю ее, а между тем речь Эммануила чрезвычайно колоритна. Начать с того, что он очень смешно картавит. Говорит гладко, но любит к месту и не к месту вставлять книжные слова – знаете, как крестьянин-самоучка, читающий запоем всё подряд и понимающий прочитанное по собственному разумению.
В первые минуты после того, как убежал страшный человек, я была не в себе, лепетала всякий бабий вздор. Например, спрашиваю: «Неужто вам не страшно было вот так на оружие идти?»
Он ответил смешно: «Я привык. Такая у меня оккупация, с мизераблями разговаривать».
Как ни странно, я его поняла. Слово «оккупация» в значении французского occupation [28] он, должно быть, вычитал в какой-нибудь книге восемнадцатого столетия, «мизерабли» же несомненно пленили его красотой звучания.
«Хорошим людям, – сказал он далее, – я не нужен, а плохим («мизераблям») нужен. Они опасные и поранить могут, но что ж тут поделаешь? К ним входишь, как укротитель в клетку ко льву. – Тут Эммануил вдруг оживился, глаза заблестели. – Это я в Перми видел, в цирке Чинизелли. Какой храбрый человек укротитель! И какой красивый! Лев пасть разевает, зубы – как ножи, аукротитель только усы поправил и кнутом щелк!»
И забыл про мизераблей, стал взахлеб рассказывать про циркового дрессировщика, а я смотрела на него, увлеченно жестикулирующего, и не знала, что думать, вновь охваченная сомнением.
Теперь, когда я рассказала Вам, как Эммануил совладал с убийцей, и Вы поняли, что это человек поистине незаурядный, пришло время коснуться темы, которую до сего момента я обходила, чтобы не вызвать Вашего возмущения.
Помните, как, повествуя о своей поездке в Содом, я написала: «Стоило мне услышать слова «пятница» и «сад», как всё сразу встало на свои места. Я поняла, где и когда найду Эммануила. Моя гипотеза подтвердилась».
Так вот, о гипотезе – настолько несуразной, что я осмеливаюсь изложить ее только теперь.
Сейчас, сейчас. Соберусь с духом.
Итак.
А ЧТО, ЕСЛИ ЭТО ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ?
Так и вижу, как гневно взметнулись Ваши косматые брови, и потому спешу поправиться.
Нет, я, конечно, не думала, что «пророк Мануйла» – это Иисус, два тысячелетия спустя вновь посланный к людям. Но что, если этот человек искренне верит, что он – Христос?
Весь образ его жизни, все его слова и дела, самое имя (Вы, конечно, помните, что нареченное имя Спасителя – Эммануил) подталкивали меня к этой мысли.
Не проповедник, проникшийся Иисусовой правдой, а человек, который ощущает себя Мессиейи оттого преспокойно перекраивает законы и основы христианства, как это сделал бы и Иисус, Который Сам Себе законодатель и преобразователь.
За дни странствий по Святой Земле я так свыклась с этой фантастической гипотезой, что временами стала закрадываться кощунственная мысль: а может быть, он и правда Иисус?
Откуда он взялся, этот «дикой татарин»? Возможно ли, чтобы вятский или заволжский мужик знал древнееврейский и арамейский языки?
Совсем уж заплутав между действительностью и фантазией, я возражала себе: если это житель древней Палестины, каким-то чудом перенесенный в Россию наших дней, не мог он за три года до такой степени овладеть русским языком. И тут же вздрагивала: это Он-то не мог? Да если это Он, то Ему под силу и не такое!
Когда я услышала, что Эммануилу во что бы то ни стало нужно в ночь на пятницу быть в некоем саду, мне сразу вспомнилась пятничная ночь, когда Спасителя предали и схватили в Гефсиманском саду.
Туда, стало быть, и лежал мой путь.
И ведь нашла я его не где-нибудь, а именно в Гефсимании!
Немного оправившись после пережитого страха, я взяла себя в руки. Прервав рассказ о льве и дрессировщике, спросила в лоб:
– Ты – Иисус Христос?
Не странно ли, что такой вопрос невозможно задать, сохранив обращение на «вы»? А ведь до этого момента я называла Эммануила, как положено по правилам вежливости.
Спросила и внутренне содрогнулась. Сейчас лицо моего собеседника исказится гримасой безумия, и я услышу лихорадочный бред больного, в мозгу которого определенное слово – в данном случае имя Спасителя – вызывает приступ маниакальности.
Вот что он мне сказал (повторяю, что передаю лишь содержание, ибо не смогу воспроизвести всё своеобразие его речи).