– Шелухинна древнем арамейском значит «апостолы». Когда много – шелухин,когда один – шелуах.Это Магеллан рассказывал, он еврейскую историю ого-го как знает.
«Шелуяк», вдруг вспомнила Пелагия. Строгановские крестьяне говорили, что Мануйла звал своего друга именно так.
– А что Эммануил вам рассказал про убийство?
– Что шелуаххотел его защитить и потому погиб. А защищать его вовсе не нужно, потому что его Господь защищает. И стал про чудо рассказывать, которое с ним утром произошло. Врет – заслушаешься. Глазки голубые, широко раскрытые – прямо ангел непорочный! – прыснула Малке, вспоминая. – Когда, говорит, меня выгнали из Зихрон-Яакова... Там, в Зихроне-Яакове, зажиточные евреи живут, которые от барона Ротшильда деньги получают. Сами землю не пашут, феллахов нанимают... В общем, выгнали богатенькие евреи Эммануила, не стали его слушать. Пошел он долиной между гор, и напал на него разбойник-бедуин. – Девушка по-детски закартавила, очевидно, передразнивая Мануйлу. – «Очень сехдитый человек, саблей машет. Я по-бедуински хазговахивать еще не выучился, не умею ему объяснить, что у меня ничего нет. Он и сам это увидел, еще больше хазозлился, хочет мне голову саблей схубить. Совсем! И схубил бы, потому что у него вся нехвная система в дезохганизации...» Малке закисла от смеха.
– Он так и сказал: «нервная система в дезорганизации»? – поразилась Пелагия.
– Да, он вообще ужасно чудно говорит, это я еще плохо изображаю. Ну вот, а дальше как в сказке. Только разбойник на него саблей замахнулся, вдруг там-па-пам! – гром небесный. Злодей повалился мертвый, из головы кровь течет. «А вокхуг никого – тут гоха, тут гоха, а тут тхопинка. Ни души! Я поблагодахил Господа, закопал мехтвого хазбойника и пошел дальше». Мы так смеялись – чуть не лопнули. Но он необидчивый, Эммануил этот, тоже с нами смеялся.
– А что Магеллан? – спросила монахиня. Хотела добавить, не выказывал ли к пророку враждебности, но поостереглась.
– Ну, Магеллан сначала с ним строго. Вроде как допрос ему устроил. Зачем пришел? На пароходе твои вокруг нас крутились, теперь сам пожаловал? Что тебе от нас надо? И всё такое. А Эммануил ему: что вы моих шелухинна корабле встретили, неудивительно. Многие из них следом за мной в Святую Землю тянутся, хоть и говорил я им: где человек родился, там ему и Святая Земля. Что им Палестина? Я – другое, мне сюда по делу нужно. А они, говорит, меня не слушают. То есть слушают, но не слышат. И что мы с вами здесь встретились, тоже удивляться нечего. Палестина маленькая. Если кто решил ее обойти... Ах нет, – улыбнулась Малке, – он сказал: «по ней вояжировать». Если кто решил по ней вояжировать, то всюду побывает, и в самое недолгое время. А потом Эммануил стал про свое чудо врать, и Магеллан к нему интерес потерял. Махнул рукой, пошел спать.
– Значит, не он, – в задумчивости проговорила Пелагия.
– А?
– Нет-нет, ничего. Что еще рассказывал пророк?
– Да тут как раз началась беготня. – Малке посерьезнела. – Полкан залаял. Мы думали, на шакала. Вдруг слышим – лай удаляется, это он веревку оборвал. Побежали за ним. Кричим: «Полкан! Полкан!» А он мертвый лежит. Шагах в ста от хана. Зарубили его, саблей. Никакие это были не шакалы, а арабы или те же черкесы. Бедуины-то тогда уже ушли... Разбудили Магеллана. Он говорит: догнать! А как догонишь? В какую сторону бежать – в арабскую или черкесскую? Все спорят, шумят. Одни кричат: нас мало, их много. Перережут они нас, как Полкана! Плохое место, уходить отсюда нужно! Магеллан им: кто не умеет за себя постоять, тому все места на земле будут плохи. И пошло, и пошло... – Девушка махнула рукой. Вдруг вспомнила, всплеснула руками. – Ах да, Эммануил тогда чудную вещь сказал. Как это я забыла! На него никто внимания не обращает, все ругаются, кричат, а он вдруг говорит: вы победите и арабов, и черкесов. Вас мало, но вы сильные. Только, говорит, ваша победа (он сказал не «победа», а «виктохия») будет вашим поражением. Как это, спрашиваем, виктория может быть поражением? А он ответил непонятно: победа над другим человеком – всегда поражение. Настоящая виктория, это когда самого себя побеждаешь. Ну, наши его дальше слушать не стали, опять заспорили. А ведь получается, прав он был, про победу-то!
– Что было потом?
– Ничего. На рассвете выпил молока и пошел себе.
– И не сказал, куда?
– Почему не сказал. Он разговорчивый. Рохеле ему молока подливает, а он говорит: сначала пойду в Капернаум, потом еще куда-то, потом надо будет в Сиддимскую долину, к Аваримским горам заглянуть – там, говорят, новый Содом отстроили, интересно...
– Содом! – вскричала Полина Андреевна. – А где эти Аваримские горы?
– За Мертвым морем.
– Содом! Содом! – в волнении повторяла монахиня.
На пароходе было семейство мужеложцев, направлявшихся именно туда! Но при чем здесь Стеклянный Глаз? Непонятно. А всё же что-то тут есть!
Прошло целых восемь дней, но если Эммануил сначала собирался наведаться в Капернаум, то можно успеть. Шагает он, правда, ходко...
– Что это ты бормочешь, Поля?
Полина Андреевна достала путеводитель, вынула оттуда карту, развернула.
– Покажи, где Сиддимская долина. Как туда добраться?
– А тебе зачем? – удивилась девушка, но взяла карандаш и провела линию. – Вот так, до реки Иордан. Потом вниз до Мертвого моря, там всё берегом на юг. Видишь кружочек – селение Бет-Кебир? Содом где-то за ним. Нет, правда, Поль, зачем тебе? Из монашек да сразу в Содом! – залилась смехом Малке. – Русь, куда несешься ты? Не дает ответа!
Аккуратно сложив карту, Пелагия засунула ее обратно в книжку.
– Ты в самом деле туда собралась? – Глаза Малке расширились от ужаса и любопытства. – Ну, ты отчаянная! Представляю, что там творится! Напиши мне потом письмо, а? Только подробное!
Она толкнула Пелагию локтем, захихикала.
От толчка путеводитель упал на дно повозки. Монахиня подобрала ценную книжечку, спрятала в карман.
Тем временем телега въехала на вершину холма, откуда открывался вид на долину и окрестные горы.
– А вон вдали наш хан видно, – привстала, показывая, Малке. – Сейчас спустимся и вдоль речки. Минут через сорок доедем. Отдохнешь, умоешься.
– Нет, спасибо. – Полина Андреевна соскочила на землю. – Мне пора. Скажи, в какую сторону спуститься, чтобы попасть к Иордану?
Малке вздохнула – видно, жалко было расставаться.