– А Кардецкого нет, – сказал ей Володя Измайлов.
– Ах да, у него ж температура! – Медсестра согласно кивнула, сделала пометку в своих списках и сказала: – А уж остальные, пожалуйста, не забудьте зайти. Вас будут ждать!
Географичка, как и пообещала Соня, оказалась душкой. Она сразу предложила ученикам устраиваться поудобнее, потому что будет читать им книжку про уссурийских тигров.
Алене про тигров было неинтересно. Она честно пыталась вникнуть в странную жизнь этих животных, но мысли ее сами собой ушли в сторону. И, разумеется, в ту самую, где болел Степан Кардецкий. Отчего у него поднялась температура? В зимнем саду холодно не было. Даже если предположить, что он пришел туда заранее и прождал Алену более получаса, простудиться там было невозможно. Хотя… вдруг он сидел на скамеечке у окна, а там дуло… и он не заметил… Или заметил и потому ушел… Иначе он непременно дождался бы ее! Как там было написано в стихотворении Асадова?..
Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Алене врезались в память эти слова. Да! Степан дождался бы ее, если бы не почувствовал, что заболевает. Значит, он заболел из-за нее! Все сейчас сидят и балдеют под уссурийских тигров, а он лежит в номере один, с высокой температурой… и тоскует…
– Можно выйти?! – громко произнесла Алена.
Маленький санаторный класс, казалось, пробудился ото сна, в который его ввергло жизнеописание тигров. Все зашевелились, заскрипели стульями. Кто-то громко зевнул.
– Выйди, конечно, – легко согласилась географичка и опять занялась чтением, которое, похоже, интересно было только ей самой.
Алена выбежала из класса, который находился на четвертом этаже, недалеко от места несостоявшегося свидания, то есть от зимнего сада, и поехала на лифте на второй. Возле номера 206 она в нерешительности остановилась. И что же она скажет Степану? Как это что? Она объяснит ему про котенка. Он ведь наверняка письмо ее не прочитал, поскольку заболел. Вот они сейчас и объяснятся! Она решительно стукнула в дверь и тут же пожалела об этом, когда голос Степана ответил:
– Войдите.
Вот она сейчас войдет и… что… Как-то глупо рассказывать про котенка… оправдываться… Да и вообще все глупо! Алена, скорее всего, вернулась бы на географию, если бы дверь не распахнулась и на пороге не показался бы Степан собственной персоной. Он явно не умирал. Даже если и был болен, то на его внешности это никак не отражалось. Он выглядел так же, как всегда, если не считать, что вместо свитера на нем была надета просторная темно-синяя футболка, а вместо джинсов – такие же темно-синие тренировочные брюки с белыми лампасами.
– Алена… – констатировал Степан, похоже, не удивившись. – Что ты тут делаешь?
Алене показалось, что он точно знал, что она тут делает, но все же сказала:
– Я узнала, что ты заболел. Надеюсь, не из-за меня? Ты долго вчера меня ждал?
Вместо ответа на Аленины вопросы Степан посторонился и глухо произнес:
– Проходи…
Алена прошла в номер, который действительно был копией ее собственного. На столе стоял работающий ноутбук. Значит, Кардецкий ее письмо получил. Про котенка знает. Ну и о чем же с ним тогда говорить? Зачем она вообще пришла?!
Степан показал рукой на кресло, а сам сел на кровать. Алена хотела уже опуститься туда, куда предложили, как вдруг увидела на мониторе женский портрет. Лицо показалось ей знакомым. Она вгляделась, и ей сделалось жарко.
– Это я? – задушенно спросила она.
– А разве можно ошибиться? – ответил он вопросом на вопрос.
Алена приблизилась к ноутбуку. Ошибиться действительно было нельзя. Она сразу поняла, что портрет пропущен через несколько фильтров фотошопа, но изначальный рисунок поразил. Ее лицо и волосы были как-то хитро обозначены одной сплошной, нигде не прерывающейся линией. Каждый глаз с многочисленными ресничками был прорисован так, будто художник не отрывал карандаша от бумаги. И Аленины губы со всеми их тоненькими морщинками были изображены очень точно.
– Неужели это ты нарисовал? – изумилась она.
– А ты видишь здесь кого-то еще? – ответил Степан и вдруг снял очки. Его глаза, обычно уменьшенные стеклами очков, внезапно приблизились к Алене и поразили своей беспомощностью и глубиной. Они вовсе не были блекло-голубыми, как ей казалось. Получалось, что линзы искажали даже цвет. Глаза Кардецкого были глубокого серого цвета и не менее красивыми, чем у Измайлова. Разве что ресницы не так сильно занавешивали взгляд.
– Ты талантлив, – сказала Алена и, чтобы увести разговор от себя, изображенной на портрете, спросила: – Ты хочешь стать художником?
– Нет… то есть я еще не решил. – Кардецкий покачал головой. – Мне многое нравится.
– Что именно?
– Я же сказал: многое, а вот ты никак не прореагировала на портрет. Он тебе понравился?
Алена нервно сглотнула и ответила:
– Разве он может не понравиться?
– Да, ты не можешь не нравиться. Хоть на портрете, хоть в жизни… Ты мне нравишься… очень… – сказал он и снова надел очки.
Его взгляд опять потух, но это было уже неважно. Теперь Алена знала, какие у него глаза. А еще она вспомнила, как посмеивалась над его виртуальным признанием и опасалась реального. Ей тогда было жаль его огорчать. Сейчас она могла бы его только обрадовать, но что-то удержало ее от ответных слов. Все-таки она еще совсем мало его знала. Конечно, он стал очень интересен ей. Все остальное она обдумает после. Некстати тут вспомнилась соседка по столу, и Алена, не удержавшись, спросила:
– А как же Марианна? Вы дружили… Она очень переживает…
– Да, мы дружили, – согласился Кардецкий. – И я понимаю, что она переживает. Поэтому никак не могу заставить себя прийти в столовую. Не знаю, как посмотреть ей в глаза. Вот и больным прикинулся…
– Прикинулся? – изумилась Алена.
Степан рассмеялся:
– Неужели ты никогда не симулировала? Ну… хотя бы для того, чтобы в школу не пойти?
– Нет… – Алена покачала головой и тоже рассмеялась. – Понимаешь, я совершенно не могу врать. И не потому, что такая хорошая, я просто потом забываю, что придумала, и непременно попадаюсь. Так уж лучше и не пытаться обманывать. Это я давно про себя поняла. А тебе ведь все равно придется когда-нибудь «выздороветь».
– Придется.
– И как же?
– Не знаю. Надеюсь продержаться в номере до тех пор, пока Маша не уедет. У нее через два дня путевка кончается.
– Маша? – опять удивилась Алена и поймала себя на том, что уже ревнует Степана к Марианне. Раз она позволила ему называть себя Машей, значит…
Ее переживания, видимо, отразились на лице, потому что Кардецкий сказал: