– А что у него за портрет в кабинете появился? Раньше вроде не было, – неожиданно спросил Чимоданов.
– У Арея? Какой портрет?
– Телка в старинном платье, довольно не уродливая, и рядом девчонка. Девчонка к ней жмется, типа ща нас замочат! – а та ее по башке гладит, – сказал Петруччо.
У него было странное свойство: всякий раз, как он бывал чем-то тронут, он становился нарочито грубым. Защитным цинизмом заглушал всякое ненормированное движение сердца.
– Это дочь и жена Арея, – насмешливо глядя на него, сказала Ната.
Она знала все и всегда, хотя внешне и притворялась рассеянной.
– Которых убил Яраат?
– У него других и не было, – подтвердила Вихрова. – Как ты там сказал? Телка в старинном платье? Ща нас замочат?
Чимоданов прикусил язык и пугливо осмотрелся. Если бы в этот момент со стены сорвалась одна из двух висевших алебард и надвое развалила бы ему голову, он бы счел это вполне закономерным.
Он был не то чтобы осёл. Просто слишком долго маскировался, а когда хотел врубить заднюю передачу, оказалось, что шкура уже приросла. Так и остался вроде умник, но с клочьями ослиной шерсти.
Петруччо мало склонен был копаться в себе. Служба мраку его вполне удовлетворяла. Лишь изредка возникало ощущение, точно он сел не в свой автобус, а когда опомнился, отъехал так далеко, что возвращаться не имело смысла.
Покинув фехтовальный зал, появившийся в подвале резиденции на Большой Дмитровке несколько месяцев назад не без участия пятого измерения, служащие мрака поднялись наверх. Улита прохаживалась по пустой приемной с унылым видом. Заметив их, она подошла к столу и энергично хлопнула печатью по первой из подвернувшихся бумажонок.
– Тоскливенько! Суицидненько! Прямо не апрель, а ноябрь какой-то недоношенный. Кто-нибудь, кроме меня, еще собирается вкалывать или других трудоголиков на складе не нашлось? – поинтересовалась она.
Секретарша русского отдела мрака тренировалась в последнее время нечасто – раза три в неделю. Не то чтобы внаглую отлынивала, но находила постоянные убедительные отговорки. То ей надо было принимать отчеты, то, используя арендованный асфальтовый каток, учить комиссионеров деловой порядочности, то ехать с Мамаем на другой конец Москвы за кожей для пергаментов.
Арей на уловки не покупался.
– Когда у кого-то находится слишком много уважительных причин, это подозрительно. Истинно занятый человек всегда свободен. Хочешь быть смертницей – будь ей, – говорил он.
Улите было всё равно. Она и без того ощущала себя смертницей. В глазах у нее стояла зимняя тоска, а на сердце была осенняя слякоть. Было ли это как-то связано с Эссиорхом, или ее тяготило двойственное и выпивающее душу положение ведьмы, никто не допытывался. Главное, что чувства юмора она не потеряла. Только им и спасалась.
Чимоданов сел за стол и попытался по-хомячьи зарыться в бумажки, однако желания работать у себя не обнаружил. Настроение было нелопатное. Он зевнул до щелчка челюстей и поинтересовался у Улиты, что нового в главной конторе. О чем сплетничают джинны, принимающие под роспись инкассаторские брезентовые сумки с эйдосами?
Улита лениво присела на край стола Петруччо.
– В Канцелярии Тартара все на ушах. Один из мелких крысенышей счел себя обиженным. За очередное тысячелетие службы ему вместо пятидесяти нормальных премиальных эйдосов выдали пятьдесят гнилых! Крысёныш обозлился и решил отомстить. Он выкрал у Лигула нечто важное, к которому имел должностной доступ, и попытался скрыться в человеческом мире.
Глазки у Чимоданова загорелись.
– Что, серьезно? Не врешь? А почему он не телепортировал?
– Телепортировать вместе с этим он не смог, и потому бежал через Хаос. Пропажи хватились сразу, а так как исчез и канцелярист, то концы увязались быстро. Выслали в погоню Черную Дюжину. Настигнуть его удалось только в Верхнем Подземье.
– Убит, конечно? – с относительной уверенностью спросил подошедший Мошкин.
– Покончил с собой, предварительно разбив свой дарх и попытавшись растоптать все эйдосы. Разумеется, Черная Дюжина всё равно их собрала и присвоила, – уточнила Улита.
– Хм… А что он украл, нашли?
– Нет, хотя тело обыскали тщательно. Должно быть, успел избавиться. Подозревают даже, что вор, когда почувствовал погоню, мог разбить это на части и попытаться спрятать по отдельности.
– А совсем уничтожить?
– Невозможно. Самое большее расколоть на две-три части.
В дверь робко заскреблись виноватым котиком. Это шеф-повар, некогда отдавший в залог свой эйдос, привез в фургончике еду. Горячий обед отдувался жаром. Круглый повар тоже отдувался, но уже от беспокойства. В последний раз Улита пригрозила, что если котлеты снова будут холодные, то она собственноручно перекрутит его на фарш. И вот теперь котлеты были точно из недр вулкана. Есть их было невозможно.
– Лучше б не угрожала! – пробормотала Улита.
Пока повар оставался в резиденции, к скользкому разговору благоразумно не возвращались. «Не выноси сора из избы! Самим меньше достанется!» – любил повторять Арей.
Чимоданов питался очень своеобразно. Вначале выедал глаза у яичницы, затем говорил, что вообще-то сыт, а потом съедал все без остатка. Рядом с его тарелкой обычно сидел Зудука и, дожидаясь, пока хозяин отвернется, пытался подсыпать соли или перца. Когда он окончательно надоедал, Петруччо сажал его в кастрюлю, прижимал крышку чем-нибудь тяжелым, и Зудука сердито булькал внутри.
– Надоели вы мне все со своей любовью! Слушать противно, – ближе к концу обеда внезапно взбрехнул Чимоданов.
Улита перестала есть и медленно подняла одну бровь. Насколько она помнила, о любви никто и не заикался.
– Ау, родной! Очнись! Ты похож на болящую старушку, которой всюду мерещатся целующиеся парочки, – сказала она.
Чимоданов ткнул в Мошкина пальцем.
– Это всё он! Он знает! – произнес Петруччо.
Мошкин побагровел. Он и в самом деле не выдержал и заговорил с Петруччо о любви. Просто не с кем больше было. Правда, случилось это еще утром. Хотя до Чимоданова многое доходило, как до жирафа. Бывали случаи, когда он принимался отвечать на вчерашние и даже позавчерашние вопросы.
– Ну хорошо. Вернемся к любви. И что именно вам противно, многоуважаемый? – вежливо спросила Улита.
– Ну что тебе подходит единственный человек в мире и если пропустишь его, фигово будет. Так, что ли? – насмешливо спросил Петруччо, косясь на Мошкина.