Открыв дверь, Эссиорх стал ждать, пока вся шумная орда поднимется наверх. С лестницы тянуло сыростью. Воздух в подъезде был спертый, таинственно и необъяснимо пахнущий старой штукатуркой. Не той современной штукатуркой, что радостно отслаивается перхотью на пятый год своего земного существования, а настоящей, мудрой и правильной побелкой. Примерно так пахнет в древних монастырях в Суздале.
Слышно было, как, поднимаясь, Чимоданов и Ната переругиваются между собой. Без злобы, лениво, точно старая и стабильная семейная пара. Первой на площадке появилась Ната. Заметив Эссиорха, она сказала «ой!» и по лицу ее пробежала атакующая мимическая волна. Пробежала, разумеется, машинально, так как едва ли Вихрова могла всерьез надеяться охмурить хранителя из Прозрачных Сфер.
В ответ Эссиорх высунул язык, поднял кожу на лбу, попеременно подмигнул правым и левым глазом, облизал губы и два раза щелкнул зубами.
– Больной? Лечиться надо! Несмешно! – буркнула Вихрова, с негодованием отворачиваясь, хотя хранитель просто повторил ее мимику за ней.
Улита, поднявшаяся вслед за Натой, успела еще увидеть странную гримасу Эссиорха.
– Приятно, когда тебя так рады видеть, что даже зубами щелкают! – заявила она.
– Не обращай внимания. Это нервное, – извинился Эссиорх, зарекаясь впредь повторять что-либо за кем-либо.
Ему вспомнилась правдивая история об одном профессоре химии, который, видя, как подростки рисуют баллончиком на бетонном заборе, присоединился к ним и был мгновенно задержан милицией, хотя всего лишь скромно изобразил гетероциклические основания нуклеиновых кислот.
– Ты удивлен? Мы честно направлялись на вокзал, но по дороге моя мудрая голова придумала, что уезжать, не сказав: «прощай!», невежливо, – произнесла Улита.
На Эссиорха она смотрела не прямо, а как-то вскользь. Примерно так человек, поднимающийся по лестнице, разговаривает с выглянувшим из своей квартиры соседом снизу, всем своим видом показывая, что спешит и представления не имеет, откуда у того на потолке в ванной подтеки воды.
– У тебя краски на майке… И ты небритый… – внезапно сказала она, все так же не глядя на него, но очень зорко всё видя.
Эссиорх задумчиво провел рукой по щетине и опустил глаза на майку.
– А это… кисти не обо что было вытереть.
– Раньше ты вытирал кисти о кухонные полотенца!
– На этот раз кухня была далеко. Я рисовал в парке: двое рабочих несут молодое дерево, один вбивает подпорки, а на заднем плане женщина незаметно отсыпает из кучи чернозем для комнатных цветов, – мечтательно вспомнил Эссиорх.
– Чернозем? Ну-ну! – насмешливо влез Чимоданов. – А снос Большой Дмитровки, 13, слабо было изобразить? У твоей музы случился нервный тик, и она принялась нервно тикать?
– Снос чего? – не понял Эссиорх.
Чимоданов и Ната рассказали в два голоса, перебивая друг друга.
– Арей схвачен? Лигул разрушил его резиденцию? Мне это не нравится, – серьезно сказал Эссиорх, пытаясь сообразить, должен ли он немедленно сообщить обо всем Троилу, или боевые двойки златокрылых, патрулирующие город, узнали обо всем раньше.
Решив посоветоваться с Корнелием, он отправился в комнату. Связной света лежал на диване, закинув на стену ноги, и разглядывал свои ступни. Он думал о девушке из метро, и ему казалось, что он страдает. Конечно, какой-нибудь зануда мог бы возразить, что так, с закинутыми ногами, не страдают, но, с другой стороны, как тогда правильно страдать? В черном костюме, черной рубашке и черном галстуке, стоя посреди комнаты по стойке «смирно»?
– И чего ты паришься? По-моему, это прекрасная новость! Разве мы сами тысячу раз не мечтали разнести этот муравейник? – легкомысленно заметил Корнелий, шевеля большими пальцами на ногах.
– Я не мечтал, – серьезно сказал Эссиорх.
Корнелий запустил палец под носок и принялся освобождать мизинец от обмотавшейся вокруг него нитки. Мужские носки – это отдельная сага, незнакомая древним викингам.
– Почему это не мечтал?
– Разве непонятно? Лучше, когда тарантулы сидят в одной коробке, а не расползаются по городу.
– А если мрак раскаялся? Всё осознал и решил пойти на попятный? – брякнул Корнелий.
– И что же он осознал?
– Ну что зла как самостоятельной силы не существует. У него нет ни независимых ценностей, ни какой-либо внятной программы развития. Это типичнейший паразит, который живет лишь до тех пор, пока ему есть к чему присосаться. Тартар мерзок не потому, что там есть зло, а потому, что в нем нет добра. Зло, сгущаясь, уничтожает само себя. Любой слуга мрака по большому счету добровольный служащий помойки, мечтающий найти что-нибудь сносное, что еще можно перепродать, – сказал Корнелий.
Эссиорх усмехнулся. Корнелий, рассуждающий о свете и мраке с ногами, подпиравшими стену, выглядел неубедительно.
– Едва ли мрак когда-нибудь это поймет. У мрака другое сознание. Отличие невозможно передать словами. Скульптору в голову не может прийти, что бронзовой статуэткой, над которой он работал три года, можно проломить кому-то затылочную кость, а селекционеру цветов – что прекрасную лилию можно замочить на семь суток в кислоте и получить яд без вкуса и запаха, – сказал он.
– Меня уже тошнит! Тартар, Эдем, вечные ценности! Умоляю, мальчики: будьте проще! Если вам совсем нечего делать, можете стать моими рабами! – взмолилась Ната, просовывая голову в комнату.
Она уже некоторое время подслушивала в коридоре. «Мальчик» Эссиорх посмотрел на нее с задумчивым прищуром.
– И что будем делать дальше? – гнусаво спросил Чимоданов.
Он тоже успел просочиться в комнату вслед за Вихровой и был очень недоволен. Конкретному Петруччо нужен был план действий. Желательно внятный. Просто же так ходить по гостям со своими тезками чемоданами он не желал.
– Уедем куда-нибудь, – сказала Улита.
– Нет, ни за что, – воспротивился Эссиорх. – Пока я не пойму, что задумал Лигул, вы останетесь у нас. Здесь вас, если что, прикроют златокрылые.
Улита не то чтобы явно просияла, но как-то внутренне осветилась. Червячок сомнения, подтачивающий ее в последнее время и нашептывающий, что у ведьмы и хранителя света не может быть никакого будущего, а одно только сплошное прошлое, тихо скончался, случайно проглотив цианистую пилюлю.
– Уговорил, негодный! Я давно мечтала повыбрасывать у тебя все засохшие краски и разобраться с лысыми кистями! – сказала она.
Эссиорх застонал.
– Все, что угодно, только не кисти!