– Пожалуй, – согласился Купер.
– И тем не менее в тот вечер она оказалась здесь – вернулась на пустошь, в то самое место. И взяла с собой фотографии, которые собиралась передать в качестве доказательства. Как по-твоему, зачем она взяла их?
– Для безопасности?
– Безопасности? Или потому, что рассчитывала кое с кем встретиться? С человеком, которому она собиралась их передать. И возможно, именно этот кое-кто решил, что ее нельзя больше оставлять в живых.
– Но она же угрожала только участникам собачьих боев.
– Точно. А ты не задумывался, Бен, почему на них так и не сделали облаву?
– Они перестали встречаться на ферме «Рингхэмский хребет», – ответил Купер.
– Да. Потому что знали, что за ними наблюдают. Они точно знали, что происходит. Все время знали.
– Диана, все это Тисдейл рассказал?
– Кейт Тисдейл говорит не больше, чем необходимо. Единственный человек, которого он готов заложить, – Уоррен Лич. Мы же все равно знаем, что Лич замешан. – Она сделала паузу. – Кроме того, Лич уже мертв.
– Так что Тисдейл сохраняет лояльность, – сказал Купер.
– Да. Но это лояльность, направленная не на тех.
Купер почувствовал на себе взгляд Фрай, оценивавший его и видевший насквозь все его сокровеннейшие мысли. Внезапно на ее лице появилось презрение, и она всем телом отпрянула от него, словно увидела нечто отталкивающее.
– Бен, ты и сам всегда очень заботился о своей лояльности, или я не права? – произнесла она.
Это обвинение заставило его вспомнить тот день, когда состоялся матч регбистов, – Тодд Уининк прибыл на поле в последнюю минуту. Что заставило его опоздать в день, когда умерла Дженни Уэстон?
Мысли перенесли Купера в его комнату на ферме «За мостом». Там, в ящике, лежал бланк анкеты о торговых автоматах, заваленный широкомасштабными картами и путеводителями по пещерам Пика, которыми никто больше не стал бы интересоваться. Тодд Уининк не смог удержаться от упоминания о презервативах. И он не знал, как пишется слово «фруктововкусовой». Значит, убийца Дженни Уэстон был мертв.
Старый фургончик «фольксваген-транзит» наконец подняли лебедкой из Южного карьера и отправили на свалку в Эдендейле, где его радиатор, задние двери и стартер уже сняли на запчасти.
Келвин Лоренс устроился на работу в гараж Файна на Бакстон-роуд: он продавал жетоны на мойку машин. Саймон Бевингтон выписался из больницы, и с тех пор о нем ничего не было слышно. Он скрылся на холмах, растворился там, как осенний ошметок, как еще один опавший листок, брошенный бурей на вереск.
Только один импровизированный колокольчик все еще висел на ветке дубового дерева в конце карьера. Он остался там, потому что висел слишком высоко, чтобы до него могли добраться. Колокольчик треснул, и у него по краям появились щербинки. Теперь он издавал странный нестройный звон. Этот звук больше не говорил о мире и гармонии. Напротив, он звонил по мертвым, опозоренным, уничтоженным и потерпевшим поражение.
– Какой во всем этом смысл? – спросил Купер.
Фрай засмеялась:
– Ты о чем?
– Мы защитили все то, что важно для нас? Мы добились справедливости?
Фрай холодно взглянула на него, как смотрит женщина, которая знает, что у нее всегда есть оружие против него, потому что она держит его у себя в кулаке.
– Держи ответ на эти вопросы при себе, Бен, когда примешь решение, – сказала она и отвернулась. Теперь знание давало Фрай силу над ним, и больше ей ничего не нужно было говорить.
Купер погладил верхушку ближайшего камня, испытывая специфическое удовольствие от шершавой поверхности песчаника и обнаружив, что камень под его рукой удивительно теплый, словно валуны могут в любой момент вернуться к жизни и продолжить свой прерванный танец.
Из-за длинных теней в вечернем солнце камни казались наклоненными сильнее, чем обычно. Они склонялись внутрь каменного круга или, наоборот, приседали, как плясуньи в кругу на танце за амбаром или в греческой мазурке. Казалось, что они медленно, почти незаметно передвигаются, вместе с легчайшим шевелением травы и опавших листьев.
Конечно, это только казалось. Камни вообще не двигались. Но если это было так, то, значит, сама пустошь медленно вращалась вокруг них.
Желая узнать, в чем справедливость, можно было с таким же успехом спрашивать у Девственниц. Камни все видели. Они были единственными свидетелями убийства Дженни Уэстон. Так каким же был их взгляд на справедливость через три с половиной тысячи лет? Они считали ее чем-то неуместным, мелким несчастьем в беспорядочном и полном боли процессе, который называется человеческой жизнью? Возможно, они размышляли об этом глубоко и напряженно в течение тысячелетий и пришли к какому-нибудь выводу?
Бену Куперу хотелось спросить об этом. Хотелось опуститься на колени и умолять камни прошептать ему свои тайны. Хотелось рассказать им все о сомнениях, лежавших на дне его сердца, как фунт свинцовой дроби, как куча мокрых булыжников.
Хотелось рассказать им все, но он знал, что они не ответят. Потому что некогда Девственницы сами допустили ошибку. И были наказаны навечно.