Это была самая настоящая инквизиция, суд Линча, «охота на ведьм» или, если угодно, облава на вампиров средь бела дня, творившаяся людьми, которые безусловно действовали из лучших побуждений, и их жертвой должен был стать я. Глупо? Да. Страшно? Еще как!.. К счастью, мне хватило ума не ждать, чем это закончится. Все, что было в моей квартире — мебель, игрушки, кухонный инвентарь, — я пожертвовал католическому храму, расположенному в десяти кварталах к северу, и съехал.
Да, я поспешно съехал, и не только из квартиры, но и из этого района, перебравшись туда, где (я надеялся) меня никто не сможет опознать, — в небольшой трехэтажных дом без лифта на Тридцать шестой улице между Восьмой и Девятой авеню в «швейном» квартале. Выбранное мною место никогда не считалось престижным; это был еще один грязный, перенаселенный и отсталый городской район, расположенный на задворках универмага «Мейсиз» и вокзала «Пенсильвания». Мне, однако, пришлась по душе его громоздкая, обшарпанная безликость. Сюда никто не пойдет по собственной воле. Это была бы пустая трата сил — окружающая архитектура рождала чувство потерянности, полной анонимности, безвестности. В самом деле, о какой индивидуальности может идти речь, если со всех сторон тебя окружают десятиэтажные корпуса офсетных типографий, где ночами напролет горят холодные флюоресцентные лампы, а из заросших пылью окон торчат острые локти вентиляционных труб? Здесь за какой-нибудь час вам починят промышленную швейную машинку или подадут завтрак за полтора доллара. Здесь усталые мужчины толкают перед собой колесные вешалки с десятками ярких, обсыпанных блестками платьев или сгружают прямо на мостовую пять дюжин офисных кресел, упакованных в шуршащий целлофан. По вечерам здесь не выставляет себя напоказ порок — и вообще не происходит ничего интересного или захватывающего; за окнами видны только медленно движущиеся бормочущие тени, вплывающие и выплывающие из дверей гостиницы «Барбадур» за углом — одной из последних гостиниц в городе, где еще можно снять дешевый одноместный номер. Эти унылые, давно не мытые люди — марихуанщики и любители видеосадомазохизма, мелкие мошенники и неудачники — вполне безобидны и никому не причиняют вреда.
Мой дом в середине квартала выходил на автомобильную стоянку, где усталая женщина в красных тренировочных штанах отсасывала окрестным клеркам в их обеденный перерыв. Она занималась этим в собственном пыльном пикапе, и клиенты, снова выбравшись на яркий солнечный свет, первым делом оправляли брюки, затем смотрели налево, направо — и спешили дальше по своим делам. Иногда, пока женщина была с клиентом, рядом с пикапом возились и играли ее дети. На всей Девятой авеню только и было достопримечательностей, что эта женщина, прачечная самообслуживания, газетный ларек да небольшая закусочная. Кроме того, здесь каждое утро можно было встретить пьяного пуэрториканца с огромными ручищами и зачастую — с черным «фонарем» под глазом, который, пошатываясь и прихлебывая кофе из кружки «Уайт касл», пытался прогнать вчерашний хмель, распевая песни собственного сочинения. «Я клал на кубинцев! — немузыкально хрипел он. — Клал на гаитянцев! Я их всех убью!»
Какое падение для старины Билла Уайета, который останавливался когда-то в самых шикарных отелях (гонконгский «Конрад», лондонский «Коннот», парижский «Ритц» и так далее). А во времена администрации Клинтона меня и вовсе приглашали на прием в Белый дом — вот так-то, сэр! Сам сорок второй президент США — высокий, слегка косоглазый, красноносый — пожал мне руку и, пока штатный фотограф Белого дома щелкал своей камерой, сказал своим грубоватым, чуть хриплым голосом что-то вроде «Рад видеть вас, мистер Уайет, спасибо за поддержку». Потом президент двинулся дальше, но мне было достаточно и этого, и он тоже это знал. Когда несколько минут спустя президент пожимал руку Джудит, она почти утратила дар речи; с ее губ точно во время полового акта срывались одни лишь коротенькие междометия и обрывки слов: «О!.. Да! Я… Спасибо. Да!..» И снова щелкнул затвор фотоаппарата, что происходило каждый раз, когда Билли Клинтон протягивал руку кому-то из гостей. Наши фотографии с президентом (на снимках и я, и Джудит скалились, как умалишенные) прибыли в большом, хрустящем, чистеньком конверте ровно два дня спустя, доставленные, вне всякого сомнения, частной президентской почтовой службой: обратный адрес, вытисненный на конверте чуть наклонными серыми буквами, был прост и лаконичен: «Белый дом». Джудит потратила почти шестьсот долларов, чтобы вставить оба снимка в рамку; свою фотографию с Биллом К. она увезла с собой в Сан-Франциско; что до второй, на которой был снят я, то одному Богу известно, куда она девалась.
Я мало что помню о первых неделях своей жизни на Тридцать шестой улице, и причина этого весьма проста: я обнаружил принадлежавший Джудит флакончик снотворного, заткнутый в одну из моих кроссовок, и начал ежедневно принимать по три или четыре таблетки. Это очень маленькая доза — такой не убьешь себя, да я к этому и не стремился. К тому же самые серьезные перемены всегда происходят незаметно: ты думаешь, что еще плывешь, хотя на самом деле уже идешь ко дну. Ты засыпаешь перед телевизором. Ты физически ощущаешь, как закатываются под лоб глаза, и это отнюдь не неприятно. Ты забываешь снять носки, прежде чем лечь в ванну. У меня были матрас, стол и стул, которые я приобрел у уличного торговца, и мне этого вполне хватало. Раз или два в сутки я заказывал на дом готовые блюда в ближайшей китайской закусочной и не возражал, если приправленный имбирем цыпленок оказывался холодным. Брился я от случая к случаю, вместо наволочки натягивал на подушку майку, а газеты читал начиная с последней страницы.
Через какое-то время пришли документы на развод, и я подписал отмеченные красным фломастером страницы не читая. Я и так знал условия: ребенок оставался у Джудит, я имел право на посещения. Наша старая квартира была продана очень быстро, вырученной суммой распоряжался ее адвокат. Мне было все равно — я давно решил, что Джудит и Тимоти должны получить как можно больше. Мои пенсионные сбережения, над которыми я когда-то так трясся, подлежали разделу как совместно нажитое имущество, поэтому — очевидно, уже понимая, что в ближайшее время работать я не смогу — я согласился на полную ликвидацию всех моих счетов и пакетов акций, хотя и понимал, что подобный шаг повлечет за собой штрафные санкции и начисление ретроактивного налога. И тем не менее полученная сумма, даже деленная напополам, была достаточно внушительной, чтобы я мог проскрипеть еще сколько-то времени — быть может даже несколько лет.
Вскоре, однако, выяснилось, что мое благородство было напрасным; довольно скоро и весьма неожиданно Джудит вышла замуж за молодого предпринимателя, работавшего в области современных технологий, что освободило меня от обязанности нести расходы по содержанию общего ребенка (о чем я втайне сожалел, так как это могло бы поддержать во мне чувство собственного достоинства и самоуважения). Теперь я мог жить только надеждами на будущее. О новом муже Джудит я предпочитал ничего не знать, но однажды, листая возле газетного стенда журналы с портретами финансовых знаменитостей, я наткнулся на статью о нем. И испытал самое настоящее потрясение.
Статья, озаглавленная «Молодые мудрецы грядут», подробно объясняла, почему принадлежащая ему компания так востребована. Оказывается, она владела патентом на какую-то лазерную технологию хранения информации. Технических подробностей патента я не понял, но это не главное. Главное заключалось в том, что патент был получен как раз тогда, когда вся страна буквально помешалась на проблемах хранения информации, словно именно в этом заключался залог бессмертия.