Елизавета была богомольна. Не выдержав постоянных укоров своего духовника, решила тайно сочетаться браком с Алексеем Разумовским…
Венчались они ночью в церкви в его имении Перово под Москвой. О венчании была составлена бумага за подписью митрополита.
В придворные интриги и государственные дела тайный муж по-прежнему не лез, о своем уме был мнения невысокого, единственной книгой, которую всегда читал, была Библия… Вместо интриг занимался семьей. Выписал из деревни мать и брата Кирилла…
Кирилл пас коров, когда за ним приехали, чтобы везти в Петербург.
Увидев посланных, Кирилл от страха влез на дерево – думал, хотят забрать в солдаты. В пятнадцать лет он был все еще неграмотен… Но, привезенный в столицу, показал отменные способности в учении. Посланный в Германию, уже вскоре блестяще окончил Геттингенский университет, после чего бывший пастух возглавил Академию наук. Впоследствии Екатерина сделала его последним гетманом Украины…
Его сын Алексей стал министром при Александре Первом. Он был женат на самой богатой невесте России, но с ней не жил. Жил с любовницей и родил от неё… десятерых детей!
Все они получили фамилию Перовские – от названия того самого имения, где тайно венчалась с их дядей императрица Елизавета. Всем им дали дворянство, и некоторые сделали поистине блестящую карьеру…
В мое время один из них был министром внутренних дел, другой – влиятельнейшим генералом, третий – воспитателем наследника престола. Вот они и помогли отцу Софьи стать губернатором Петербурга.
Но после покушения на Александра Второго, повторюсь, его отправили в отставку. И жить им, в отличие от остальных Перовских, стало трудно. Денег не хватало. Уверен, что именно тогда, когда маленькую Сонечку возили во дворцы их сиятельных родственников, в небывало гордой девочке и появились злость и ненависть.
Через несколько дней я встретил в поле двух юных красавиц. В длинных платьях с кринолинами и воланами, в огромных соломенных шляпах, они чинно вышагивали по полю с полевыми цветами в руках. Между ними в холщинковой рубашке и шароварах резвился, подпрыгивал этакий подросток – она.
Я снял шляпу, представился и, поклонившись, поблагодарил ее за избавление от бешеного пса.
– Каков церемонный поклон! Отличное воспитание прошлого века, – сказала Сонечка насмешливо. И обратилась ко мне грубовато, по фамилии: – Это я вас должна благодарить, Вол-кий, – (опустила «князь»). – Я все искала случая проверить свою непреклонность. Мне было так волнующе глядеть в глаза вашего безумного пса… И восхитительное чувство, когда он начал от меня пятиться… Ах какое сумасшедшее чувство!
Малышка глядела насмешливо, спутницы скучно молчали. И в глазах у них не было того пылкого интереса местных барышень, к которому, каюсь, я успел привыкнуть. Но мне хотелось продолжить разговор.
– Какие красивые цветы, – тупо сказал я.
– А это мы для вас собираем, у вас, говорят, тьма поклонниц… Да я ведь вас не представила подругам… Это князь, наш местный Дон Жуан. А это мои подруги – курсистки…
Я думал: ей лет четырнадцать… А ей было шестнадцать! И она учились на модных тогда вечерних женских курсах. Курсы эти проходили по вечерам в помещении мужской гимназии у Аларчина моста. Преподавали там по программе мужской гимназии знаменитые в Петербурге профессора.
Через пару дней, рано утром войдя в кабинет, я увидел на своем столе письмо…
«Я вернулся в Россию. Жду вас, дорогой воспитанник, послезавтра в 3 пополудни. Захватите деньги, и побольше, они нам позарез нужны».
Подписи не было. Вместо подписи – «адрес в Петербурге, куда надлежало прийти».
Проклятие!..
Я позвал Васильича – спросить, кто доставил письмо. Допросили слуг, но никто не мог ответить. Впрочем, раскрытое окно кабинета указывало путь, по которому оно пришло. Откуда он узнал, где я?!
Вспомнил: «Не пытайтесь скрыться. Вы теперь с нами до конца!»
Я был в бешенстве. Мы же договорились. Я выполнил все! Негодяй… Я решил не пойти!
Но… пошел! Даже на расстоянии я чувствовал его волю.
Квартира была в том петербургском дворе-колодце, который так хорошо описывал мой дальний родственник. Сверху в колодец глядело бледненькое, голубенькое, вечно выцветшее петербургское небо. Находилась квартира на последнем этаже, под крышей. По нищей крутой лестнице я поднялся.
Дверь открыла… она! Соня! Так вот кто сказал ему обо мне!
Теперь я знал, кто мог открыть ночью окно и залезть в кабинет!..
По длинному коридору она молча провела меня в комнату. Было темно, горела одна свеча. В полутьме – жалкая мебель: комод, кровать и треснутое зеркало.
За столом, покрытым цветастой скатертью, сидело несколько молодых людей.
В центре – мой гувернер. Справа от него – девушка необычайной красоты, этакая боттичеллиевская Мадонна, но со жгуче-черными кудрями. Рядом с Черной Мадонной – юноша в форме Павловского военного училища, красавец с оливковым восточным лицом и такими же иссиня-черными волосами…
(Вообще надо сказать, что молодые люди, участвовавшие в революции, были удивительно красивы. Плюгавый Нечаев составлял исключение.)
И слева от гувернера – Соня! Кукольное детское личико, детские воздушные волосы, упрямый волевой подбородок и капризный детский рот…
Как всегда, Нечаев не просил – приказывал (мне):
– Дайте два рубля… мы здесь совсем без денег.
Я положил деньги на стол.
И он приказал Сонечке:
– Беги на улицу… рядом с домом водогрейная. Принеси беловской колбасы с хлебом и горчицей и чайник кипятку… Потом осьмушку чая, четверть фунта сахару… и ситного хлеба поболе. И поживей!
И она, которая (уверен!) никогда не выполняла ничьих приказаний, радостно побежала покорной собачонкой!
Я уже бывал на сборищах молодых. Обычно говорят все вместе и мало слушают друг друга. Здесь все было иначе.
Говорил Нечаев, остальные не просто слушали – внимали.
Нечаев:
– Я, как вы знаете, участвовал во всех студенческих беспорядках… – (Далее повторил знакомые истории – о том, как отсидел в ледяном каземате в Петропавловской крепости и бежал за границу; о знакомстве с Бакуниным.) – Теперь я прислан на разведку Международным Революционным Альянсом… Этот юноша изволил быть вместе со мной у Бакунина и может все это подтвердить. Ну что же вы, милейший?
Я подтвердил.
– Создать настоящую партию среди студентов архитрудно. Ибо это всегда партия бездельников. На первых двух курсах студенты бунтуют радостно, с энтузиазмом. А затем втягиваются в занятия, и к четвертому-пятому курсу бунтари делаются совсем ручными. И, смотришь, вчерашние борцы за народ по выходе из университета превращаются в совершенно благонадежных разных наименований чиновников, становятся отцами семейств… Глядишь на иного – даже не верится, что это тот самый человек, который так пламенно говорил о страданиях народа, горел жаждой умереть за народ! Вместо борца революции – безвольная дрянь… А потом они превращаются в прокуроров, судей, следователей, чтобы душить тот самый народ, за который когда-то мечтали отдать жизнь… Что же нам делать, спросите вы? – У него горели глаза, он был неистов. – Здесь у меня только одна надежда – на правительство!.. Знаете, чего я от него жду? Чтобы оно побольше вас сажало. Чтоб вас, студентов, вышибали навсегда из университетов, отправляли в тюрьму, в ссылку, на каторгу! Только тогда вы закалитесь в ненависти к подлому правительству, к обществу, равнодушно взирающему на все зверства власти. Только тогда ваше студенчество будет посылать в жизнь истинных революционеров…