В большой столовой всегда был сервирован стол. Прислуживал также сотрудник – видно, старый филер с красным пористым носом, похожим на клубнику.
Во время обедов Кириллов весело болтал. Зловещее мрачное выражение, с которым он меня встретил впервые, оказалось маской. За столом теперь сидел приятнейший во всех отношениях господин, радующийся жизни… Впоследствии все руководители русской тайной полиции поражали меня жизнерадостностью и отличным аппетитом. Нет-нет, он более не давал мне тягостных заданий, просто мило беседовал… постоянно переключаясь на ненавистную тему – о гувернере.
– Послушайте, дорогой друг, что писал вашему гувернеру после разоблачения… догадайтесь кто? – И, надев пенсне, начал читать письмо: – «Я не могу вам выразить, как мне было тяжело за вас и за самого себя. Значит, все было протухшей ложью, все было основано на песке! Значит, ваш могущественный комитет – это только вы сами и три-четыре человека, вам подчиненных?..» Дальше о вас. «Все оказалось ложью, как и тот молодой человек, который играл в студента из Саратова! Он был такой же ложью, как все остальное! Я отдал вам свое имя, публично связал себя с вашим делом… Веря в вас беззаветно, я оказался круглым дураком – это горько и стыдно в мои лета…» Да, это старик Бакунин писал в те дни, когда мы обратились за помощью к полиции кантона! Но и после ареста мерзавца выставленный негодяем на посмешище старый безумец начал рассылать эмигрантам письма, умоляя спасти негодяя! Вы только послушайте… – И он прочел: – «Какой-то внутренний голос говорит мне, что мальчик вызовет из глубины своего существования – запутавшегося, загрязнившегося, но далеко не пошлого – всю свою энергию и смелость… Я верю, он погибнет героем». Ну где принципы?.. Кстати, между стариком и мальчиком не было ли плотской связи?..
– Не знаю! Не знаю! – почти закричал я, пытаясь прервать этот разговор.
Но Кириллов был беспощаден:
– У нас, как вы понимаете, при господине Бакунине есть свой человек… Так что копии всех писем старика к Нечаеву попадают и к нам… Они нам помогли, и очень. Особенно письмо, где ваш гувернер сообщал Бакунину, что придумал создать банду – грабить бедных швейцарцев. И когда старик организовал давление на швейцарское правительство, мы им письмишко про банду и предъявили… Но старик не успокоился, он задумал отбить негодяя на вокзале. Безумцы в количестве пяти человек смело вошли в поезд, где их уже ждал… десяток наших! Пришлось им ретироваться, и поспешно. Однако в одном, я думаю, господин Бакунин прав. К сожалению, Нечаев себя еще покажет…
Я тоже был уверен, что старик прав. Нечаев ужасен, но пошлым его не назовешь.
– Ну что, пойдете на суд?
– Нет.
– Переживаете? Раскаиваетесь? Еще не поняли, от кого мир избавили? Тогда продолжим повествование о вашем гувернере… Он как-то написал старику об интересной идее – создать группу революционеров-самоубийц… Идущих ради революции на заведомую смерть… Этак подошел к какому-нибудь министру и бомбой его. Неважно, что сам погиб, зато министра нет!.. При аресте у него найдена картотека предполагаемых самоубийц – там одни женщины. Как точно психологически! Русские женщины, как никто, способны на самопожертвование. И знаете, кто возглавляет список?
Я знал…
– Да, дочь моего нынешнего коллеги, члена Совета при министре внутренних дел Льва Перовского. Мы, конечно же, сообщили отцу… Так что многие семьи вас благодарить должны! Процесс по делу вашего друга будет открытым. Его будут судить по месту преступления в Москве. Может, все-таки съездите в Москву на процесс? Да не бойтесь, езжайте спокойно – у меня для вас подарок. Во время этапирования мы сумели убедить Нечаева, что его выдал наш агент поляк Семповский. Вот так мы бережем ценных людей. В Швейцарии уже состоялся эмигрантский суд. Поляка приговорили, и в него даже стреляли… Так что ваше участие, – сказал он беспощадно, – мы похоронили! Запомните наше правило: о ценных сотрудниках мы заботимся, как о чести замужней женщины. Вы с ней, – хохотнул, – в преступной связи, но постоянно думаете, как бы ее не скомпрометировать!
Впоследствии узнал, что эта фраза была прописана в инструкции «Работа с начинающими. Создание настроения всемогущества и безопасности у новых агентов ведомства».
А тогда Кириллов продолжил мучить:
– И все-таки, почему бы вам не пойти хотя бы на заключительное заседание? Понаблюдаете человеческую комедию… Могу предсказать исход. Ваш гувернер получит двадцать лет каторги. Государь, по милосердию, заменит каторгу пожизненным заключением в Петропавловской крепости и, конечно, публичной казнью. – Он похохатывал все время. – Да, нам известно даже будущее. Ибо это – наша страна. Привыкайте. И будет ваш гувернер до смерти сидеть в том самом не очень комфортном Алексеевском равелине, где будто бы прежде сидел. Видите, как опасна ложь. Слова имеют мистическую силу… В равелине он навсегда потеряет фамилию, получит номер. С каковым и умрет. Кстати, там должны были оказаться и вы после его писем. И может быть, так же бесследно сгинуть… Да, забыл главное, – он небрежно положил конвертик. – Пора уже вам самому себя содержать, молодой человек. Я в вашем возрасте давно это делал. Стыдно жить на теткином иждивении…
Я вспыхнул, пробормотал:
– Я сделал это не за деньги.
– Но у нас полагается оплачивать услуги.
– Но я не могу. – Помню, я отодвигал в панике проклятый конверт, а он придвигал.
– Но мне, милостивый государь, некому отдать ваши деньги.
Конверт – это был последний рубеж, тридцать сребреников!
И тогда я сказал жалко, указывая на прислуживавшего нам агента:
– Отдайте ему!
– С удовольствием… Это его жалованье за год. – И он обратился к филеру: – Наш щедрый господин дарит тебе, милейший…
– Премного благодарен, ваше благородие, – громыхнул старый филер и сунул объемистый конверт в сюртук.
После чего Кириллов положил передо мной бумагу:
– Извольте расписаться в получении…
И я расписался, как Фауст на договоре с чертом. Теперь я окончательно был в его власти.
На суд я пойти не решился. Газеты читал лихорадочно, но стенографические отчеты были бедны.
Тетушка же на суд поехала! Прибыла назад, полная впечатлений. Мучая меня, рассказывала:
– Гувернер твой держал себя великим наглецом – с усмешкой оглядывал публику. И председателю суда показал чуть ли не кукиш. Заявил, что убийство студента есть факт чисто политического характера. Русского суда не признает и «давно перестал быть слугой вашего деспота»… Его постоянно уводили за оскорбление суда и Государя. Публика негодовала и готова была разорвать его…
Все это она рассказала чуть ли не в восхищении! В заключение отметила:
– Поздно родился. А то быть бы ему Емелькой Пугачевым…
В газетах сообщили, что под аплодисменты зала его приговорили к двадцати годам каторжных работ в рудниках – и к публичной казни. После чего вместо обычного уменьшения срока Государь приговорил к бессрочному заключению в Алексеевском равелине.