Она стоит у барной стойки и пьет свежевыжатый сок. На полу, у ног, лежит черная кожаная сумка. Не знаю, почему я обратил внимание на эту деталь.
Она смотрит на меня так настойчиво, что мне становится неловко. Но когда наши глаза встречаются, она отворачивается. Через несколько секунд я снова ловлю на себе ее взгляд. И так несколько раз подряд. Мы с ней незнакомы, и сначала я сомневаюсь, точно ли она смотрит на меня. Мне хочется обернуться и посмотреть, не стоит ли кто у меня за спиной. Но я сдерживаюсь. За моим столиком стена, и мне это прекрасно известно, потому что я прихожу сюда каждый день.
Допив сок, она ставит пустой стакан на стойку, берет сумку и подходит ко мне. У нее короткие темные волосы, ее резким движениям не хватает непринужденности, видно, что она долго пыталась преодолеть застенчивость. Или что-нибудь другое, хуже застенчивости.
У моего столика она несколько секунд стоит молча, а я тщетно пытаюсь придать лицу подобающее выражение.
— Не узнаешь меня.
Это не вопрос. Но она права: я ее не узнаю. Я ее не знаю.
Она называет свое имя и произносит еще какие-то слова; выдержав паузу, просит разрешения сесть за мой столик. Отвечаю утвердительно. А может, киваю головой или указываю рукой на стул. Не знаю.
Какое-то время я молчу. Да и легко ли заговорить? Всего несколько минут назад я спокойно завтракал, как завтракаю каждое утро, готовясь к скучному дню, — и вдруг меня подхватил вихрь воспоминаний и унес совсем в другое место.
В таинственную незнакомую страну.
Далеко.
За столом нас было четверо: грустный, худой проектировщик, я, Франческо и хозяин дома по имени Никола — толстяк лет тридцати. Он много курил, тяжело дышал и производил носом ритмичные, действующие на нервы звуки.
Подошла его очередь тасовать и сдавать карты. Он повторил несколько раз один и тот же фокус: разделил колоду надвое, положил карты на стол и, приподняв большим и указательным пальцем внутренние углы обеих стопок, с силой отпустил их навстречу друг другу. Он устал и вел себя беспокойно. Еще полчаса назад он выигрывал приличную сумму, но за последние три-четыре партии спустил почти все. Франческо выигрывал, я оставался при своих, а проектировщик сильно проигрывал. Мы начали предпоследнюю партию стад-покера.
Толстяк сдал карты и произнес: «Ставки». Он весь вечер говорил таким тоном — тоном профессионала, как ему казалось. Дилетанта за покерным столом легче всего распознать по этому якобы профессиональному тону.
Он сдал по одной карте втемную и еще по одной в открытую. Жестом профессионала, ага.
Десятку — проектировщику, даму — Франческо, короля — мне. Туза — себе.
— Сто, — сделал он первую ставку, бросив на кон овальную фишку синего цвета. И тут же облизнул верхнюю губу кончиком языка. Никто не спасовал. Проектировщик зажег сигарету, толстяк сдал по третьей карте.
Восьмерка, еще одна дама, восьмерка и семерка.
— Двести, — Франческо поднял ставку. Толстяк посмотрел на него с ненавистью и тоже бросил на кон двести тысяч. [1] Проектировщик спасовал. Он весь вечер проигрывал и теперь ждал только, когда мы закончим. Я решил играть.
Десятка, король, десятка. «Двести», — поднял ставку в свою очередь и я. Остальные продолжили игру, и толстяк раздал по последней карте. Восьмерку — Франческо, девятку — мне и другую девятку — себе.
— Анте, — сказал я.
— Банк, — тут же ответил толстяк.
Три восьмерки уже вышли, неужели у него флэш? Я взглянул ему в лицо: сухие, плотно сжатые губы. Франческо бросил карты на стол, сказал, что выходит из игры, и встал, делая вид, будто разминает ноги.
Это означало, что, если у меня было больше пары, я мог спокойно играть, у толстяка не было флэша. Просто не могло быть, потому что четвертая восьмерка — это темная карта Франческо. Я оттягивал время. Сказал, что должен подумать, но на самом деле наслаждался моментом: я точно знал, что выиграю, потому что мы мошенничали, и предвкушение победы пьянило меня.
— Не могу больше, открываем, — произнес я минуту спустя тоном смирившегося с проигранной партией человека, которого обставил более хитрый и удачливый игрок. У толстяка была пара тузов, а у меня — три короля. Я выиграл около трех миллионов. Больше, чем мой отец зарабатывал за месяц.
Толстяк разозлился не на шутку. Он не любил проигрывать. А от мысли, что проиграл такому «идиоту», как я, просто взбесился.
Следующую партию выиграл проектировщик. Но на кону стояла мелочь.
Настала очередь Франческо сдавать карты. Он спокойно перемешал их, снял и раздал.
Первая карта — втемную, вторая — открытая. У меня — дама, у толстяка — король, у проектировщика — семерка, у Франческо — туз.
— Двести. Теперь я отыграюсь.
Толстяк посмотрел на него с отвращением: «несчастный дилетант» — и поставил двести. Я сыграл, а проектировщик не стал.
Франческо раздал по третьей карте, я старался не смотреть ему на руки, хотя прекрасно понимал, что ничего необычного не увижу. Ни я, ни тем более другие. Мне снова выпала дама, толстяку — король, а Франческо — туз.
— Если хотите играть с тузами, повышайте ставку. Триста.
Толстяк с тем же выражением лица молча заплатил. Я поколебался, перебирая фишки перед собой, затем неуверенно бросил их на середину стола.
Четвертая карта. Десятка — мне, валет — толстяку, семерка — Франческо.
— Еще триста.
— Дайте подумать, — тянул я.
— Поднимаю до пятисот, — произнес толстяк своим тоном профессионала. Облизнул верхнюю губу, с трудом сдерживая радость. Со сданным втемную валетом у него уже было две пары. Мы с Франческо сыграли. Я притворился, что наложил в штаны: для «дурачка» игра становилась слишком серьезной.
Последняя карта. Мне — десятка, толстяку — валет, Франческо — дама. Он сделал вид, что разозлился, и бросил карты на стол. Было видно, что он не мог продолжать и вышел из игры, понапрасну выбросив миллион. Он даже проворчал что-то в этом духе, но толстяк его не слушал. У него был фул-хаус из трех валетов и двух королей. Толстяк уже наслаждался своим триумфом, не волнуясь больше из-за несчастных дилетантов, подвернувшихся ему за покерным столом. «Ва-банк», — объявил он и закурил сигарету. Он надеялся, что моей темной картой была десятка. Тогда у меня тоже оказался бы фул-хаус, и я стал бы торговаться дальше, давая ему возможность растерзать меня. Он и мысли не допускал, что у меня была не десятка, а последняя дама.