– Да.
– Это очень много.
– Для Нью-Йорка – нет.
– И ты все это заплатил?
– Ну, немалую часть пришлось взять под залог.
– Да, но...
– Ты права, это очень много.
Она увидела еще один документ и быстро поднесла его к глазам:
– У тебя почти семнадцать тысяч долларов на чековом счете?
– Да.
– На чековом счете! – В ее голосе появились пронзительные нотки. – А сколько ты получаешь? Типа, сто тысяч долларов или как?
– Что ты хочешь этим сказать, Долорес?
– Сколько?
– Больше.
– Сколько?!
Ее отец подогревал фасоль на запале отопительной установки, чтобы сэкономить несколько центов.
– Это не важно, – мягко сказал я.
– Скажи мне, чтобы я знала, ладно?
– Это тебя не касается, Долорес.
Это ее разъярило.
– Ага, а тебя касалось, когда я рассказала о себе все, как какой-то тип изнасиловал меня на Бруклинском мосту, и все такое? – Она опустилась в кресло, обхватив голову руками. Ее плечи чуть дрожали. – Ты не понимаешь, сколько приходится работать некоторым только для того, чтобы получить пару сотен баксов, – сказала она. – Например, мой муж Гектор. Что ему приходилось делать, чтобы заработать деньги...
– Да, – согласился я.
– Что значит «да»? – огрызнулась она. – Ничего ты не знаешь. Ты просто богатый – белый – говнюк, вроде тех, о которых всегда твердят люди. Я раньше, типа, толком не понимала, насколько все несправедливо.
Несколько минут мы не разговаривали.
– Мне надо уйти, – объявила Долорес.
– Брось. Уже половина одиннадцатого.
Но она уже спускалась по лестнице.
– Ты послушаешь на случай, если Мария проснется? – спросила она, обернувшись.
– Конечно, но...
– Я довольно надолго.
Я пошел следом за ней вниз:
– Когда ты вернешься?
– Может, часа через два.
– Могу я спросить, куда ты направилась? – спросил я с досадой.
– Нет.
Уходя, она закрыла дверь, и я тут же начал беспокоиться, что она собралась встретиться с Гектором, что она позвонит ему, чтобы назначить встречу. Но как? Еще этим утром Гектор не знал, где она находится. Я не мог уйти из дома, чтобы проследить за ней. Если бы в мое отсутствие с Марией что-нибудь случилось, я бы себе этого не простил, и Долорес тоже не простила бы мне этого. Я открыл парадную дверь и выглянул на улицу. Она уже прошла половину квартала. Стемнело, и улицы Бруклина преобразились: из теней выползли другие его обитатели. Я стоял в дверях и беспокоился. На другой стороне улицы худой бездомный мужчина копался в мусоре.
Я шагнул на улицу.
– Эй! – позвал я.
Он поднял голову и осмотрелся:
– Это кто?
– Подойди сюда, надо поговорить.
Он увидел меня и медленно повез свою тележку через улицу. Когда он подошел к моей калитке, я спустился по каменным ступенькам.
– Хочешь немного заработать?
– Я прямо сейчас заработаю, как только найду еще банку.
В свете фонарей я увидел морщинистое лицо со впалыми щеками.
– Нет, – сказал я, – я имею в виду настоящие деньги, например, сто баксов.
Он задумчиво щурился на меня:
– Звучит опасно. Я такой работой не занимаюсь.
– Нет, – успокоил я его, – это легко.
– Тогда зачем столько платишь?
– Потому что дурак. Видишь ту женщину? – Я указал в конец улицы. – Вот она... сворачивает за угол.
– Видел я ее.
– Я хочу, чтобы ты пошел за ней и узнал, куда она идет.
– Так куда угодно.
– По-моему, она собирается идти пешком. Машину брать не станет. Просто будет идти.
– У нее проблемы?
– Нет, не обязательно. Но это дело личное.
– Достаточно личное, чтобы меня пристрелили?
– Если ты пойдешь за ней, то я дам тебе пятьдесят баксов сейчас и пятьдесят, когда она вернется.
– Она же может не вернуться до утра, мужик.
– Нет, она сказала мне, что вернется часа через два-три. А если она не вернется, то через три часа приходи сюда.
– Пятьдесят при тебе?
Я открыл бумажник и вручил ему купюры.
– Что ты собираешься делать с тележкой?
– Возьму с собой.
– Будешь тащить ее всю дорогу? Почему бы не оставить ее здесь, в кустах?
– Какой-нибудь тип вроде меня может ее утащить, вот почему.
– Ну, как скажешь.
– Обо мне не беспокойся. Я вернусь.
– Возвращайся раньше ее, просто узнай, куда она пойдет.
– Ясно.
И он целенаправленно зашагал по улице, толкая перед собой тележку для покупок. Ее содержимое дребезжало и хлопало. Я вернулся в дом, пытаясь понять, не потерял ли я только что пятьдесят долларов.
Я их не потерял. Почти через два часа, услышав деликатный стук в дверь, я открыл внутреннюю створку и посмотрел сквозь стекло. Это был тот самый бездомный. Я вышел на улицу:
– Ну?
– Странная баба, – пробормотал он с явным возбуждением, и я понял, что он успел выпить. – Я пошел за ней, как ты мне велел. Ну она и ходит! Прошла тридцать кварталов и даже шага не замедлила. А потом зашла в вестибюль на Шестой авеню и, кажется, Двадцать четвертой улице. – У него лоснилось лицо. – Я уж подумал: вот оно. Она туда проскользнет и встретится с каким-нибудь парнем, и это ты хотел про нее узнать. Я решил, что ты хитро придумал, заставив меня за ней шпионить прямо так вот, и уже поздравлял тебя и себя, потому что деньги-то у меня ведь были, понимаешь? Так что я зашел в винный магазин и купил пинту и собирался уже возвращаться за вторыми пятьюдесятью. Но тут она выходит обратно, и я жду, что оттуда появится какой-нибудь папашка, какой-нибудь богатенький типчик. И я смотрю, как она расхаживает туда-сюда минут сорок пять, но никакого папашки нет, а только другая баба. Толстая такая старуха, как воскресная индюшка. Они разговаривали, но я ничего не слышал, был на другой стороне улицы, не засвечивался, понимаешь?
Я привалился к дверному косяку, начиная по-настоящему тревожиться.
– Ладно, – сказал я. – Что потом?
– Потом она снова пошла, но не сюда. Нет уж! И я, типа, думаю: вот дерьмо, это еще не все. И у нее в руке пакет – небольшой, как из магазина. И мы идем снова, но на этот раз она идет к Пятой авеню и Двадцать третьей улице. И я подумал, что она теперь пошла к своему папашке на квартиру, а из того подъезда просто ему позвонила. У папашки должны быть деньги, или крэк, или еще что, потому что она баба красивая. – Он хрипло засмеялся. – То есть только поэтому кому-то не все равно, куда она, на хрен, пошла.