Дорога идет себе, спокойно петляя, и море остается позади. И тут перед тобой постепенно возникает огромный светящийся корабль. Он медленно приближается и становится ясно, что таких больших судов не бывает. Особенно в пустыне. Корабль от носа до кормы увешан гирляндами лапочек, отчего вокруг корабля струится мерцающее сияние. Если ты видишь это первый раз в жизни, у тебя сносит крышу. Но это опять же зависит от музыки и от спутницы.
Проехав еще несколько километров, становится очевидным то, что это никакой не корабль, а завод. Вероятно, по переработке минералов Мертвого моря. Но люди украсили его несколькими тысячами лампочек. Но зачем посреди ночи в пустыне освещать завод такими гирляндами – не ясно, и это впечатляет. Затем последние признаки пребывания человечества кончаются.
Проводив удивленным взглядом указатель на библейское место с подозрительным названием «Содом» («Содомиты! Боритесь за культуру родного города!»), ты едешь часа полтора через темную безлюдную пустыню.
И вот в середине пустыни, когда музыка кончилась, а спутница почти уснула тебе попадается невероятное место под названием – «101 км». Ты останавливаешься.
Очень странный комплекс очень странных зданий. Ресторанчик на открытом воздухе, минимаркет, сад сумасшедших скульптур и маленький зоопарк. В зоопарке ишаки, верблюды, крокодилы и змеи с ящерицами. Большинство из животных спит, так как уже ночь. Некоторые во сне сопят. Бармен рассказывает тебе, что в террариуме живет якобы единственная на земле двухголовая змея-альбинос, самая ядовитая змея на свете.
Вокруг зоопарка проложена крошечная действующая железная дорога с детскими вагончиками.
Посмотрев на скульптуры, сваренные из грубых железных прутьев, приходиться задуматься о судьбе безголового человека, везущего в тачке собственную голову. Осмотревшись, ты замечаешь, что тут под открытым спят не только звери, но и люди. Прямо в гамаках, развешанных посреди сада.
Вы со спутницей пьете кофе и продолжаете путь. Еще 101 км пустыни, которые кажутся такими быстрыми и вот он – Эйлат. Мы все-таки дошли до Красного моря! Ночные пляжи, тропические коктейли, и маленькая уютная гостиница. А впереди утром пляжи, подводные красоты, купание с дельфинами и бедуинские рестораны с кальянами и почти легальной марихуаной.
Рассказ Вани и Мани впечатлял. Мне показалось, что настало самое время немного развеяться от истории с Машей и Германом. Я прикидывал, достаточно ли у меня времени и денег для такого путешествия (выходило, что вполне), а главное, согласится ли Аня меня сопровождать. Я пораздумывал, как бы это выяснить, не задавая вопрос в лоб и придумал. Я спрошу, не проводить ли ее до дома. А там видно будет.
Спросил. Она сказала: «Проводить». Хороший признак.
Идти пешком было минут тридцать. Я начал рассказывать Ане, как мне все здесь нравится, особенно демократичность общества, где безработный журналист и писатель Аркан курит траву с помощником депутата Кнессета, и не чувствует никаких предрассудков и несообразности, которая…
…Моментальная резкая смесь звуков. Визг шин и нарастающий рев двигателя. Сноп света – справа налево. Аня с силой хватает меня двумя руками за рубашку и толкает в кусты шиповника в которые я, неуклюже раскинув руки, падаю. В нескольких сантиметрах проносится белый длинный Мерседес. Запах жженой резины, горелого сцепления и машинного масла. Красные огни улетают вдаль. Я не то лежу, не то свисаю с кустов. Надо бы сказать что-то, соответствующее случаю.
– Весело тут у вас.
И я начинаю привставать. Шиповник колет меня со всех сторон. На щеке у меня кровь. «Кровь, Пот, Машинное Масло» – мне почему-то приходит в голову расшифровка названия журнала «КПМ», редактором которого Антон подрабатывал в Израиле, делая свой докторат.
– Помолчи, пожалуйста, – шепчет Аня, – помолчи и не двигайся.
Я продолжаю свисать с кустов. Но мне становится скучно. Я пытаюсь посмотреть на Аню. Совершенно идиотская немая сцена.
– Может, пора? – подал я голос через минуту молчания. – Ну и джигиты!
– Это не джигиты, – ответила Аня почти обычным голосом. Разве, что в нем появилась какая-то задумчивость.
– Арабские террористы?
– Не террористы. Арабы в это время спят. Это, как у вас говорят, наезд.
– Почему?
– Потому что эта машина тихо стояла. Мы проходили мимо нее. Но в ней никого не было. Странно. Плохо. Надо вызвать такси.
– А далеко еще идти?
– Пять минут.
– Но тогда…
– Надо вызвать такси.
Она вытащила мобильный и сказала несколько слов. Пока я раздумывал, удачное ли сейчас время для приглашения Ани в Эйлат, а также откуда у медсестры такая наблюдательность и такая реакция, такси подъехало. Через две минуты мы были у ее дома. Эти две минуты она молчала, а на прощание тихим ровным голосом сказала: «Береги себя».
Я набрал в легкие воздуха, но… Ничего не получилось. Я зачем-то сказал: «Хорошо, Бог даст, еще увидимся», и вернулся на том же такси.
Таксист не взял с меня денег, объяснив, что Аня с ним уже расплатилась. Оказывается, в Израиле медсестры не просто спасают жизни, но еще и платят за такси. Я почувствовал себя дураком, но не платить же таксисту по второму разу?
Увидев меня Аркан, засуетился. Он настоял на том, чтобы залить руку йодом и подтвердил, что теракты в это время суток не происходят. «Значит, джигиты. Арабские джигиты. Хотели попугать. Неприятно, но бывает». – Я храбрился. Спать от перевозбуждения не хотелось.
– Аркан, а давно ты в Израиле?
– Пятнадцать лет.
– Ну как тут вообще жизнь?
– Жизнь проходит. И в Москве, и в Нью-Йорке, и в Иерусалиме. Потому что жизнь проходит не в стране, а в тебе самом. На самом деле – Израиль – маленькая провинция, довольно бедная по европейским понятиям, особенно сейчас посреди войны. Народ – ленивый и крикливый. Политики – продажные и тупые. Местечковая русская община заебала. По-русски говорить разучились, а на иврите не научились.
– Но у тебя же есть своя тусовка?
– Есть. Но маленькая… Такая маленькая, что друзья и враги – одни и те же люди.
Я недоверчиво слушал, потому что давно был влюблен в Израиль, в легенду, построенную тремя поколениями посреди засоленной и заболоченной пустыни.
А войны, выигранные Израилем у стран, общее население которых вместе превышало его собственное в сто, если не больше раз…
Шарон казался мне не продажным и тупым политиком, а генералом, наследником Жукова и Гудериана, тремя блестящими танковыми бросками без поддержки пехоты решившим судьбу трех войн.
Киббуцная романтика – нежная и тревожная. Работа, природа, любовь, работа.
Ежегодные военные будни. Террор, пропитавший общество кровью, но не сломивший его.
Поселенцы, напоминавшие мне последних героев Дикого Запада. Кожаная кобура на боку и кипа вместо ковбойской шляпы.