К концу третьего дня Рашид подошел ко мне и сел рядом. Минуту молчал, потом протянул руку за книгой. Я отдал ее. Он вытащил из кармана маленький квадратный лист бумаги, подчеркнул в нем что-то и передал его мне.
Я увидел фотографию юной девушки, голова которой была повязана платком. Я не узнал ее.
— Дочь имама, — пояснил он. — Ей исполнилось пятнадцать лет. Ее отец — один из пленных, бежавших из лагеря.
Я молча смотрел на фотографию.
— Она умерла там, — добавил Рашид.
Теперь я понял, что он пытается мне сказать. Видел ли я это лицо прежде? Я закрыл глаза, и передо мной замелькали красные вспышки. Потом наступила кромешная тьма. Пульс, бьющийся под моими пальцами, затем — белый свет фонарей. Она была такой маленькой. Кровь, густая и красная, текла из ее горла, заливая все вокруг.
— Почитай, что написал мне ее отец, — предложил Рашид. Это была третья сура под названием «Семейство Имрана».
Любимый фрагмент моджахедов. «Никоим образом не считай мертвыми тех, которые были убиты на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у своего Господа, радуясь тому, что Аллах даровал им по Своей милости, и ликуя от того, что их последователи, которые еще не присоединились к ним, не познают страха и не будут опечалены. Они радуются милости Аллаха, щедрости и тому, что Аллах не теряет награды верующих».
Рашид взял книгу и перевернул страницу, указав пальцем на одну строку.
Там было написано: «Мы вселяем ужас в сердца неверующих».
— Завтра я уезжаю, — сказал Рашид. — Поехали со мной.
И мы ниспослали на них потоп, саранчу, вшей, жаб и кровь в качестве различных знамений. Однако они возгордились и стали народом грешным.
Коран
Сура 7:133
«Кусок чизкейка, пожалуйста». Пышный, белый, украшенный кремом торт выглядел очень аппетитно за стеклянной витриной. Я убивал время за ленчем и явно не вписывался в ритмичную и напряженную атмосферу кафе быстрого питания «Гардения». Медленно, очень медленно я потягивал кофе, оглядываясь по сторонам, в то время как мужчины и женщины вокруг меня быстро переходили от первого стакана воды к куриному салату, или к крабам в мягком панцире, или к булочке с кофе и выписывали чек через десять минут или того быстрее.
Чуть поодаль, слева от меня, несколько смуглых мужчин, стоявших за столом для грязной посуды, пытались справиться с непрерывным потоком тарелок и суповых мисок: гватемальцы, возможно, бангладешцы, у всех — темная кожа, и работали они как проклятые. «Для использованной посуды», — прочитал я надпись на табличке. Гора тарелок на столе росла, а над ней на рейке под самым потолком висели прикрепленные открытки. Кому они принадлежали? Владельцу кафе? Персоналу кухни? Посетителям, которые приходили и уходили, оставляли их здесь и забывали? Их приклеивали к темной, покрытой жиром стене, даже не прочитав. Пара открыток из Южной Африки, еще одна — из Персидского залива. «Объединенные Арабские Эмираты», — прочитал я надпись, выведенную красными буквами над коллекцией любительских снимков, изображавших деревянные лодки и медные кофейники.
Официант-пакистанец принес мне торт, и я стал не спеша наслаждаться им и окружающей меня типично американской обстановкой. На витрине стояли хлопья и сухие завтраки. Бумажные стаканчики для кофе с надписью «Приходите еще». В специальном аппарате готовился клубничный коктейль. В американских ресторанах всегда много приборов из отполированной нержавеющей стали. Кофе без кофеина. Большая кофеварка «Сесилвеа» быстро и точно смешивала кофе с водой. Бумажные чашки с кусочками лимона для чая. Маленькие пластмассовые баночки с овощным салатом. Накрытые полотенцами подносы, на которых лежали пончики с сахарной пудрой и повидлом.
Толпа посетителей постепенно редела, грузный мужчина с серьгой в ухе устроился рядом со мной и заказал блюда, которых я не заметил в меню: деревенский сыр, фрукты и горку красного желе, холодно поблескивающего на его тарелке и похожего на живое существо.
В кабинке против стены, под зеркалом с выгравированными на нем гардениями, пили кофе несколько сотрудников Совета безопасности. Я уже не раз встречал их здесь. Они работали в нескольких кварталах отсюда на Парк-авеню. Большинство — совсем молодые, возможно, моложе меня. Одна женщина выглядела лет на сорок. «Идите. Сегодня я уже не смогу сражаться с Джорджем, — услышал я ее голос. — Я хочу поработать здесь над парой статеек. Остальным займусь позже».
— Разве он не собирается в отпуск? — спросила веснушчатая молодая девушка с очками в красной оправе.
— На следующей неделе. Жду не дождусь, когда это случится.
— Все равно в августе Совет похож на могилу. — Галстук молодого человека был ослаблен, а рукава закатаны по локоть.
— Поэтому в августе мне работается лучше всего.
Я заказал напоследок еще чашку кофе и попросил выписать чек, но, прежде чем подойти к кассе около выхода, остановился около стола, где сидела, склонившись над работой, женщина.
— Простите, — обратился я к ней.
Она взглянула на меня так, словно ожидала увидеть официанта. Я посмотрел ей в глаза, темно-карие, глубокие и живые. Женщина внимательно изучала меня, пытаясь понять, кто я такой. Затем совершенно неожиданно успокоилась. Словно сработала ее психологическая защита.
— Это книга о Балканах, которую написала Ребекка Вест? — спросил я, указывая на стол. Она посмотрела на меня с удивлением. — Я давно искал ее.
— Ее недавно переиздали. — Она снова взглянула на меня.
— Я хотел бы иметь такую. Я был там.
Она опять посмотрела на меня.
— В Боснии?
— Нет. Только в Загребе. Но, думаю, теперь ее легко будет достать.
Она опустила глаза на бумаги перед собой, было видно, как они ей наскучили, потом указала своей обкусанной ручкой «Бик» на бумажный стаканчик с кофе, который я держал в руке.
— Хотите выпить его здесь?
— Мне не хотелось бы вас беспокоить.
— Нет, нет. Уверена, вы знаете бывшую Югославию намного лучше, чем большинство людей, с которыми мне приходилось общаться. По крайней мере вы видели все своими глазами.
— Совсем немного. Я ездил туда навестить родственников. — Я присел за ее столик и снял со стаканчика пластмассовую крышку. Кофе был еще слишком горячий, чтобы его пить.
— Когда вы вернулись?
— Пару недель назад.
— Это просто неслыханно, что там происходит. Вы смотрели репортажи на канале Эн-би-си о лагерях в Боснии?
— Нет. Я пропустил их. На самом деле я просто ездил в Загреб навестить родственницу.
— Это ужасно. Они похожи на концентрационные лагеря.
— Да. То, что там сейчас творится, — настоящее безумие.