Ну что можно такому сказать? Набриолиненные волосы, глухой стоячий воротничок. Сюртук без единой складочки, под которым жилет и до скрипа накрахмаленная сорочка. А уж туфли такие, что можно в них глядеться вместо зеркала. Сама элегантность, по-враждебному неприступен. Запах парфюма и тот пронзителен, как игла.
— Да я тут как-то шляпу раз покупал, — пробормотал Виргинский с вызовом, чтобы как-то то скрыть свое смятение.
На слова побродяжки приказчик отреагировал тем, что, поморщившись, отпрянул, будто отгораживаясь от самих его слов.
— У меня отец, между прочим, помещик, — буркнул Виргинский и, униженно сгорбясь, покинул магазин. Такого стыда он прежде, пожалуй, еще не испытывал.
* * *
Митька вел их по мрачному коридору — такому тесному, что идти приходилось цепочкой, замыкал которую швейцар, которого, собственно, никто с собой и не звал. Вид у него был, надо сказать, довольно глупый (он шел с открытым ртом), а увязался он исключительно из любопытства.
Назвать этот закут гостиничным номером можно было лишь условно — так, чулан чуланом, в самом углу под лестницей. Дверь и та с угла подпилена, чтобы проходить под скат крыши. Пол здесь издавна не знал ни метлы, ни веника, а обои были желтыми скорее по старости, чем по исконному своему цвету. Хотя справедливости ради отметим, что на них таки проглядывали остатки узора. Почти все пространство номера занимала кровать со складным стулом, который при желании мог служить как прикроватный столик. Был еще и громоздкий сундук, на котором стоял подсвечник со свечными огарками. Их от своей свечи и зажег Митька.
— А кто, кстати, за простой нумера платить будет? — спохватился запоздало швейцар.
— Если вам невмоготу, можете предоставить счет мне. Я передам его на рассмотрение обер-полицмейстеру.
— Обер-полицмейстеру! — ахнул швейцар и тут же опасливо смолк, смекнув по общей серьезности, что лучше не связываться.
Одну свечу Порфирий Петрович подал Салытову, другую взял сам. Вместе они внимательно оглядели комнату. Порфирий Петрович не погнушался заглянуть и под кровать, где, разумеется, обнаружил целые сугробы пыли. Местами она даже свалялась в довольно плотные комки. Сняв перчатку, Порфирий Петрович попробовал субстанцию на ощупь. Как выяснилось, это была даже и не пыль.
Он кряхтя поднялся, держа между пальцев щепоть каких-то волокон.
— Что это? — поинтересовался Салытов.
— Точно не знаю, — Порфирий Петрович даже нюхнул щепоть, — но, сдается мне, что-то вроде конского волоса.
— Конского волоса?
— Вроде того.
Салытов сам опустился на колени и взялся оглядывать пол под кроватью.
Порфирий Петрович обернулся к Митьке.
— Митя, ты не припомнишь, не было ли чего-то странного, или не совсем обычного, во время или после пребывания Говорова в этом номере? Чего-нибудь, что привлекло бы твое внимание? Ну, скажем, какой-нибудь шум, крики? — Митька качнул головой. — Не просил ли чего-нибудь Говоров? Или, может, тебя за чем-нибудь посылал? Кстати, не ел ли он здесь? Может, ты ему в номер еду какую-нибудь приносил?
— Точно, приносил. И ел он здесь. — Что именно, не помнишь?
— Ну, это… Телятину заказывал. Потом еще винегрет. И чай.
— И все? Может, чего-нибудь выпить?
— Не, водки не заказывал, — подумав, отвечал Митька. — Я сам спрашивал, не принести ли. Нет, говорит, не надо.
— Как интересно, — заметил Порфирий Петрович успевшему выпрямиться Салытову.
— Да уж, — задумчиво кивнул тот. — Насколько я понял, малопьющим Говорова назвать нельзя. А уж тем более трезвенником.
— Может, у него своя водка была припасена? — предположил Порфирий Петрович. — Давай-ка прикинем. От водки он отказывается, но телятину тем не менее берет. Это в самый-то разгар рождественского поста?
Мальчуган утвердительно кивнул.
— Н-да, неважнецкий из него православный-то, — заметил Порфирий Петрович.
— Да где их нынче сыскать, тех православных? — горько усмехнулся Салытов. — И уж тем более где это видано, чтоб убийца постился, как праведный.
— Убийца он или нет, этого мы пока не знаем, — улыбнулся следователь с лукавинкой.
— У нас только такую еду подают, — пояснил Митька. — Не желаете телятины, пожалте куда-нибудь в трактир. Тут рядом.
— Да! И никто, между прочим, не жаловался, — подал обиженный голос швейцар.
— А больше ничего такого не было? — продолжал выспрашивать Порфирий Петрович.
— Нет, только телятина с винегретом, — сказал Митька.
— Я сейчас не о том. А в смысле не было ли еще чего необычного.
— Да так, ничего особого, — сосредоточенно нахмурясь, припоминал Митька. — Разве что он еще иголку с ниткой спрашивал. И ножницы.
— Да? — оживился Порфирий Петрович. — Интересно. Это до того, как пришел к нему Горянщиков, или после?
Митька, судя по всему, не понял.
— Ну этот, карлик? — подсказал следователь.
— А, карлик-то? Он как раз у него в это время был. Ему вроде как пинжак подлатать понадобилось.
— Вот как?
— Это он так сказал. В смысле тот Говоров. Мол, товарищу моему костюм подлатать надобно.
— Так это Говоров сам попросил? А самого Горянщ… карлика ты в тот момент видел?
— Нет. Он как раз в нумере был. А барин тот вышел и в коридоре со мной разговаривал. А дверь за собой прикрыл.
— Очень любопытно. Да и деталь достаточно важная. Ты, Илья Петрович, помнишь — у Горянщикова разве на костюме была заплата? — Салытов категорично мотнул головой. — Вот и я что-то не припомню. — Секунду-другую следователь стоял с задумчивым видом. — А ну-ка взглянем на саму кровать, — сказал вдруг он, стаскивая грубое одеяло и несвежие простыни на пол.
— Позво-ольте! — опять подал было голос швейцар.
Не обращая на это внимания, Порфирий Петрович провел пальцем по кромке матраса. — Ага. Здесь что-то зашито, — заметил он. — Довольно небрежно. Судя по всему, второпях.
Ногтем он без труда вытягивал длинные стежки. Салытов, Митька и швейцар — все со свечами — тесно обступили кровать, неотрывно следя за действиями следователя.
— Вы уж мне, будьте любезны, постель не подпалите, — сухо предостерег Порфирий Петрович. — А то, не ровен час, уничтожите улику.
Выдернув наконец всю нитку, он поднял вспоротый угол матраса. Все дружно ахнули.
Внутри, поверх набивки из конского волоса, лежала аккуратно уложенная шуба, по размеру почти детская. Рукава скрещены, как у покойника в гробу.
Порфирий Петрович вынул из портсигара папиросу. Те, что оставались, молча отдал Митьке.
Князя Быкова Порфирий Петрович заметил раньше, чем сам оказался замечен юным аристократом. Молодой человек сидел у дверей в кабинет следователя и со смиренным видом терпеливо дожидался. Одной рукой он машинально поглаживал свою шапку, как какого-нибудь ручного зверка. Порфирию Петровичу сделалось неловко; так бывает при напоминании о взятом на себя, но не до конца выполненном обязательстве.