Действительно, на короткой стойке имелся кассовый ящик, свободно открытый, в нем заманчиво покоились купюры разного достоинства, отдельно насыпана была мелочь. А и самое стойка не запиралась — откидывай крышку и проходи, не журись, хватай, не мешкай! Тут тебе бутерброды с колбасами всякого сорта, полукопчеными и деревянно-сухими, плавленые разноцветные сырки, даже дорогой импортной марки «Президент», вяленая привозная скумбрия, разложенная ломтями по тарелочкам, варенные вкрутую яйца, резанные на половинки и политые обильно соусом «провансаль». Все под стеклянными колпаками, в температурном холодильном режиме, ни одна санинспекция не придерется.
Смотритель Двудомный степенно шагнул за прилавок, загремел кружками и подносами, извлек из пластмассового ящика четыре пивные бутылки, задумчиво посмотрел на добытое, видимо решая — хватит ли для начала? Яромир тем временем с удобствами устроился за крайним у окошка столиком, откуда станционные лопухи были видны во всей осенней красе. Помещение вокзального буфета пришлось ему по вкусу. Хотя менее всего напоминало, в смысле интерьера, заведения подобного типа. Всего прежде потому, что станционная закусочная оказалось обставленной вовсе ей неподходящей по рангу громоздкой мебелью.
К чему, скажите, на заброшенной платформе, даже без рельсового сообщения, украшать рядовой пункт питания имперскими кожаными диванами, с каркасами из черного дерева и с резными подлокотниками в виде львиных голов? Яромир не успел сесть, как немедленно провалился в ленивые недра одного из гостеприимных доисторических страшилищ. До стола было теперь никак не дотянуться, да и собственно стол явно происходил не из нынешней эпохи. Белого мрамора четырехногая скамья скорее вышла бы уместной, по его фантазии, в древних римских термах, а уж никак не в привокзальной буфетной. Однако чиновному Морфею Ипатьевичу все это казалось нипочем. Плебейский алюминиевый поднос был со звоном водружен им прямо на благородную шлифованную поверхность, зазвенели отскочившие крышки бутылок, мрамор зашипел в негодовании от хлынувшей пивной пены.
— За знакомство, не чокаясь, — предложил смотритель Двудомный, многозначительно поднял тяжелую кружку.
— С удовольствием, — поддержал начинание Яромир, затем отпил от верха, заел вкус рыбой скумбрией.
После некоторой паузы, взятой исключительно ради процесса пития и закусывания, инженер продолжил начатый с тоста разговор. Морфей Ипатьевич показался ему отчего-то вполне милым и, главное, совсем не тревожным человеком, к которому возможно обратиться с «нескромными» вопросами.
— А скажите, любезный Морфей Ипатьевич, — немного фамильярно, но и учтиво произнес вступление инженер, на ходу обдумывая, с чего бы лучше начать, — зачем в вашем городе главная общественная площадь и здание управы находятся на самой окраине? Ведь неудобно, наверное.
— Во-первых, дорогой Яромир, город, как вы изволили выразиться, вовсе не мой, — в той же задушевной тональности ответствовал смотритель. — Я своего рода пограничный столб, разделяющий и указующий, поэтому о делах городских до меня доходят лишь краткие отголоски. А в собственно городе я никогда и не был.
— Как же так? — изумился неподдельно инженер. — Вы ведь здесь живете?
— Вот именно, — согласно и важно кивнул Двудомный. — Именно что здесь, на станции. Но никак не в городе. Он сам по себе, а я сам по себе. Мы не принадлежим друг другу, хотя кое в чем нераздельны. Представляете себе тутового шелкопряда? Гусеница вовсе не часть дерева, а листья не часть гусеницы. Однако без первой и второго никакой шелковой нити не получится. Рассматривайте как образное сравнение. А уж кто в нашем случае гусеница и кто дерево, я уточнять не буду.
— Хорошо, хорошо, — успокоил на всякий случай Яромир собеседника, не дай бог еще обиделся, — я думаю, уточнение несущественно.
— И я так думаю. Хотя в описанном мною варианте уточнение даже невыгодно. — Двудомный разлил вторую порцию пива, судя по всему, он совсем не имел в виду обижаться. — Кстати, о неудобной, по вашему мнению, городской планировке. Так это лишь на первый взгляд. На самом деле, все предельно гармонично и единственно возможно. Тем более, вы полагаете центром абстрактно выбранную середину города Дорог, а считать нужно от плетня «жалоб и предложений». Тогда складно получается. Между избушкой Корчмаря и кладбищем по одной диагонали, между кирпичным заводом и моим колокольным полустанком по другой выходит равное расстояние. В перекрестье схождения линий, так сказать.
— Странно выходит, — не согласился со смотрителем Яромир.
— Это вам поначалу странным кажется. Но пообвыкнетесь со временем и казаться перестанет. — Двудомный на секунду задумался, будто взвешивал про себя некие слова и фразы. — Вы вот что, драгоценный мой Яромир. Вы, как я вижу, хотите задать мне множество пытливых вопросов, на которые я все равно никоим образом не дам толковых ответов. И не потому, что не хочу. Но потому, что ответов вы попросту не поймете. Пока. А значит, давайте лучше пить пиво и есть колбасу с маслом и хлебом. Все одно, долго не засидимся. Через час нужно звонить к танцам в «Ротонде».
— Меня тоже приглашали, — мечтательно припомнил инженер, его немного развезло от тепла и хмельного напитка.
— Сходите непременно. Без сторожа вечеру удачи не будет, — поощрил его намерение Двудомный, допил остатки из кружки. — Может, еще по паре бутылочек? Я, разумеется, угощаю — предложил он с легкомысленным радушием.
Яромир не отказался.
Если бы он знал наперед, сколько их выйдет, этих бутылочек! Надо же, так нализаться за час, и подумать только, пивом! Со станции Яромир шел, мало сказать, что навеселе. Потому как понятие это априори предполагает забубенного, радующегося жизни гуляку, возможно горланящего песни и раздающего налево-направо по первому требованию денежные знаки, сигареты, зажигалки, сердечные пожелания, приободряющие сочувствия в комплекте с визитками и номерами телефонов, поцелуи, обещания и предложения жениться на первых встречных девушках.
Но этап алкогольной эйфории был пропущен инженером, даже не успев начаться. Его не объяла тоска или вселенская скорбь, скорее одолело и подчинило угнетающее раздумье. Он шел, заплетаясь в ногах, ватных и неустойчивых, обе руки его безвольно повисли вдоль тела, иногда подражая колебаниям маятника при слишком большом наклоне к негостеприимной, холодной осенней земле. Снова подморозило, снова с неживым хрустом ломалась тонкая наледь вчерашних непросохших лужиц. Инженер двигался будто бы и во сне, в то же время сознание его, обращенное теперь внутрь себя, проявлялось ясно, как никогда.
Мир города Дорог, в котором Яромир существовал уже более суток, был удивителен. Да что там, он был даже инопланетен. Один Хануман чего стоил, не говоря уж о тигре и гибельном репейниковом лабиринте. А барабан, газета, полустанок, разве они не заслуживали изумленного внимания? По-хорошему, коли он в своем уме, давно бы сбежал прочь и вызвал бы из ближайшего населенного пункта… собственно, кого бы он вызвал? Неотложку или психиатрическую бригаду, милицейский патруль или журналистский казачий разъезд в поисках сенсаций? Город Дорог присутствовал на карте, имел во главе управления мэра, хотя бы тот и разгуливал по улицам в боярской шапке и пенсне. И здание муниципалитета, и клуб, и чайная, и «Продмаг № 44», и огороды, и даже теплая уборная — все это был реальный мир. И в то же время не имевший с реальностью ничего общего.