— Бери, не тушуйся, табачок конкретный… Ба, да ты ж некурящий, уж я и позабыл. — Николай убрал поспешно лишнюю «Астру» обратно в карман. — Ничего, я и на ходу могу потянуть. Говори, куда идти-то? Я с охотой, не то совсем засиделся в тоске.
— Здесь недалеко. С визитом по соседству. — Яромир махнул небрежно рукой в направлении муниципального особняка. — Хочу мэра нашего проведать, как здоровьишко, то да се? Заодно узнаю кое-что и кое о ком.
— Неужто и меня к начальству представишь? Не одет я сегодня. Знал бы наперед, ватник на полушубок овчинный сменил. — Водитель Николай в досаде оглядел себя с головы до ног, попытался, слюнявя палец, затереть известковое пятно на джинсовых брюках. Но лишь напрасно развез еще больше прежнего. — Пожалуй, в коридорчике тебя обожду али в прихожей, буде найдется где.
— Чего там в коридорчике! Вместе пойдем. — Яромира осенила незваная очередная идея, показавшаяся ему превосходной: — Ты, братец, мне и после понадобишься. Коли измаялся в тоске совсем, так подсоби и завтрашним днем. А для этого надо тебе быть в курсе дня сегодняшнего.
К Волгодонскому они вошли вместе. Яромир представительским образом впереди, водитель Николай тихой мышью семенил за его спиной: неловко ему было в святая святых государственной власти чужого и загадочного города, но еще хуже случится, коли господин сторож закачается, а провожатый его не успеет вовремя подхватить. Злополучный ватник Николай давно уж снял долой, покинул в нижнем вестибюле прямо на подоконнике, все равно никто на этакую рвань не позарится, да и не было в гулком и пустом здании муниципалитета ни единой посторонней души.
Ахмет Меркулович квартировал в угловом помещении второго этажа, с короткой его стороны от мраморной лестницы, напротив персонального рабочего кабинета. В личные апартаменты градоначальника Яромиру прежде не случалось захаживать: Волгодонский его не приглашал, а господину сторожу и в шальные мысли не приходило напрашиваться. Теперь, в предвкушении, ожидал он увидеть невесть чего — то ли палаты барские, то ли шатер восточного владыки, или, чем черт не шутит, обстановку модерново-инопланетную. Обуздав собственное воображение, Яромир постучал, уверенно и звонко, в черную крашеную дверь. Без вывески и без глазка. Услышал слабосильное на выдохе и протяжное «Во-ойдите!», после чего провернул скрипнувшую с натугой литую бронзовую ручку, вступил внутрь жилого казенного помещения. Водитель Николай, не без застенчивой робости, протиснулся следом за ним.
Разочарование постигло господина сторожа прямо у порога. Для начала хотя бы оттого, что никаких барских покоев и в помине за черной лаковой дверью не оказалось. Вообще имелась только одна-единственная комната, судя по обстановке совмещавшая в себе сразу три функциональных пространства — столовую, спальню и кладовую.
В углу, прямо на крошечном холодильнике «Морозко», покоилась электрическая дачная плитка, сплошь залитая разнообразными кухонными жидкостями, подле — уставленный мятыми кастрюлями колченогий столик, приткнувшийся к стене, словно утлый челн к негостеприимной пристани. Возле голого окна — одинокая гостиничная кровать-койка, под ней неубранная утка и несколько в беспорядке сваленных книг. Правая, большая часть комнаты, отгороженная полуотдернутой занавеской, представляла собой продовольственно-вещевой склад и костюмерную заштатного театра одновременно. Полезные предметы хаотично совмещались там с различным выпирающим нагло на жилые просторы хламом, как-то: ржавым велосипедным насосом, связкой поломанных прищепок и расколотым надвое гипсовым веслом, бог весть от какой парковой статуи-девушки.
С потолка, в довершение убогого впечатления, свешивалась дешевая пластиковая трехрядная люстра «а-ля каскад», сильно засиженная мухами. На грязном полу, вместо ковровых паласов и дорожек, лежал отчего-то гигантский цветной плакат с изображением мордатого кровопийцы-купчины, обиженно взирающего на белый свет из-за толстенной тюремной решетки; надпись, обращенная к зрителю, гласила: «Налоги есть ум, честь и совесть народного предпринимательства».
Самого Волгодонского господин сторож разглядел на кровати не сразу. Усохшее, маленькое тельце мэра было совсем неприметным, словно растворилось под широким и пышным атласным одеялом. Тем более, собственно одеяло едва просвечивало под ворохом разбросанных газет, поверх которых в разных местах красовались неубранные тарелки с остатками дурно пахнущей еды, склянки с непонятными лекарствами, два градусника — больничный ртутный и уличный спиртовой, пенсне на грубом шнурке и сверкающая никелем немецкая губная гармошка. Если бы не голая, сизая от холода нога, торчавшая беспомощно наружу, нипочем нельзя было бы догадаться, что под грудой разнородных предметов на кровати погребено живое существо.
— Ахмет Меркулович! — стараясь не испугать больного, тихонько позвал Яромир. — Ахмет Меркулович, вы живы?
Под одеялом завозились, закашлялись; от произведенных движений зашелестели газетные листы, звякнули друг о друга ширпотребовские тарелки небьющегося стекла. Голая концлагерная нога втянулась рывком под одеяло, а наружу из тепла вынырнула, словно озорной поплавок, человеческая голова в байковом цветастом ночном колпаке.
— Стало быть, и вы, батенька, пришли по мою душу. Да-с, пришли. — Волгодонский, даже на скорбном больничном одре не отказался от привычки повторять некоторые ключевые свои слова дважды.
— Стало быть, пришел, — в тон ему ответил Яромир, не зная, как вести себя далее. Сразу начинать интересующий его разговор или же проявить сначала участие к занедужившему мэру.
Раздумья его были прерваны по причине внешней и от него не зависевшей. Водитель Николай, то ли не сообразив до конца, зачем именно взят был господином сторожем в градоначальственные покои, то ли, наоборот, сообразив все достаточно правильно и сочувственно-уместно, принялся наводить порядок вокруг Волгодонского. Не без некоторой робости, но и без лизоблюдства, отложил на подоконник пенсне вместе с термометрами и гармошкой, затем сгреб нечистую посуду и аптечные склянки в охапку, попутно смахнув на пол зачерствевшие от пыли газеты, затем скромно спросил:
— Где у вас тута раковина с водой сыщется?
— По коридору сразу направо, — охрипшим, прочувствованным от нежданной заботы голосом информировал его Волгодонский. — Сразу направо, — повторил он, в изнеможении голова его откинулась на скомканные подушки.
— Ага, я счас, — заторопился груженный тарелками Николай, — после и утку вынесу, ежели вы не застесняетесь.
— Не застесняюсь, милый. Не застесняюсь. Не ко времени мне стесняться-то, — успокоил его Волгодонский.
Водитель Николай обрадованно закивал, уже в дверях. Видимо, возможность принести вдруг реальную пользу вместо сомнительной чести околачиваться подле господина сторожа в роли непонятно кого придала ему житейской бодрости. Вот тебе и Николашка-«тикай-отседова!». Яромир, признаться, не ожидал.
— Хороший человек, — сказал вслед похвалу Ахмет Меркулович.
— Да, хороший, — согласился с мэром Яромир. — Проблема в том, что надобен мне нынче не просто хороший человек, пусть и готовый носить из-под вас утку. Что утка? Сам могу вынести. Да и вынес бы, если бы посообразительнее был.