Олеська мигом заткнулась. Видимо, представила себя на месте утонувшей Вики. А я, раз уж зашел средь нас разговор на повышенных тонах, нарочно напомнил:
– Но вот что я хочу сказать. Сейчас самый подходящий момент сознаться настоящему вору, похитившему это злополучное письмо из моего сейфа. – Я обвел спокойным, уверенным взглядом Тошку, Олесю и даже Наташу. Эффекта было ноль. – Обещаю, что не скажу инспектору. Только если признание последует немедленно. Иначе пусть похититель пеняет на себя.
Все трое молчали, немного растерянно, но с неприступно невинным видом.
– Как угодно, я предупредил, – холодно бросил я и сел демонстративно на матрас.
– С чего это ты решил, что можешь нас стращать угрозами? – вдруг басом выкрикнул над моей головой Ливадин. Он стал рядом, уперев руки в бока. – Ты кем себя вообразил, чертов ты монах, отцом Брауном? По какому праву?
– Пожалуйста, с удовольствием поменяюсь с тобой местами, – очень тихим голосом ответил я Антону. – Я же не виноват, если единственный не желаю сидеть, сложа руки, а намерен эксплуатировать свое серое вещество, чтобы найти убийцу моего друга и девушки Вики. И вовсе никого я не стращал. Только надоело мне! И остров этот, и детективные игры… Никиту все равно не вернешь, как и Вику. Пусть хоть вор признается, а мы решим дальше, что делать. Я уже и убийцу судить не хочу – его совесть, ему с ней и жить.
– А почему ты решил, что убийца был один и тот же? – спросил меня Тошка, уже присмиревший, громким шепотом. – Может, это Вика сначала… ну ты понимаешь. А потом убрали ее. Вообще кто-то не из наших.
– Может быть, может быть, – согласился я равнодушно. – Юная красотка убила едва знакомого ей человека, а потом обокрала мой номер, а потом, уже с того света, подбросила письмо Юрасику, против которого вообще не имела ничего плохого, только одну благодарность. Но если ты прав, то тебе, Тоша, и карты в руки.
– В каком смысле? – искренне не понял меня Ливадин.
– В прямом. Я человек в мирских делах не практичный и не сведущий, монах, по-твоему. В вашем бизнесе и ударном капиталистическом производстве ничего не понимающий. А если взять за отправную точку твою версию убийства Никиты, то и выходит. Здесь замешаны исключительно денежные дела и промышленные интересы.
– И что? – спросил меня Антон каким-то хриплым, не своим голосом.
– А то. Что тебе проще всего выяснить, не было ли у Никиты в последнее время, как это говорится у вас, «заморочек», кажется? Он ли кому получился должен или, наоборот, ему задолжали. Или Ника дорогу кому-то перешел в неположенном месте? Прости, наш общий друг Тоша, но это выяснить сможешь только ты. Потому что Юрасику я не доверяю, он был Никин компаньон, и если прошляпил у себя под носом, то грош ему самому цена.
– Да, конечно. Я постараюсь, – очень быстро ответил мне Ливадин. И совершенно без энтузиазма. Словно хотел как можно скорее свернуть с неудобной темы.
Мне это показалось странным. Не так вел себя Тошка. Не так, как я ожидал. Может, он знал нечто. Такое, что заставляло его держаться подальше от этого темного дела. Что же, его я понимал. У него дом, Наташа, полное благоустройство в жизни. Надо ли рисковать? Но и еще я уловил краем глаза – Наташа все время нашей с ее мужем беседы пребывала в нешуточном напряжении. Вокруг нее просто-таки гудели киловольты. Как будто она опасалась: Ливадин может сболтнуть что-то очень неприятное и тайное и вроде как страховала мужа. А я пожалел впервые, что никогда не интересовался деловой стороной жизни моих друзей, кроме самых общих мест, и как бы мне пригодилось это знание теперь.
– Не было у Ники никаких «заморочек», – вдруг вмешалась Олеся. – Я лично ничего не знаю. И даже слыхом не слыхивала.
Уж тут можно было доверять на все сто. Если о проблемах Ники не подозревала его суматошная подруга, очень возможно, что проблем и не существовало в помине. Тут нужно знать нашу Олесю. Да она под кожу влезет, всю душу вынет, обнюхает и наизнанку вывернет из одного только любопытства. И я вполне допускаю, что Крапивницкая была в курсе большинства дел покойного Ники. И уж если бы ему всерьез что-то угрожало, мимо Олеськи бы не прошло. Это ведь было своего рода и ее страховкой на будущее.
Тем же вечером я сделал первый дежурный звонок Фиделю. Для начала передал ему донос Салазара, и впрямь смахивавшего в общении на диктатора, о том, что пристрастное знакомство с горничными этажа результатов не дало. Хитер все же оказался младший инспектор, так уверенно переложивший на меня обязанность докладывать о собственных неудачах. Но Фиделю явно было не до того, он даже не дал мне закончить отчет.
– Послушайте, Луиш, – перебил меня с другого конца провода инспектор Дуэро, – вы, может быть, в курсе дела. Я буквально пару часов назад узнал. Ваш сеньор, тот, что потерял сеньориту (Фидель явно избегал произносить трудную для него фамилию Юраси), заказал в салоне-представительстве «Булгари», что на соборной площади, очень дорогую вещь. Определенно предназначенную для дамы.
– Что же, наш сеньор, я думаю, иногда может быть необдуманно щедрым. Только вряд ли эта вещь, чем бы она ни оказалась, ему пригодится в настоящее время. Я имею в виду, после смерти сеньориты, – печально отозвался я. Ай да Юрасик, все же удивительный тип!
– Вы меня совсем не поняли, Луиш. Я говорю, это была очень дорогая вещь. Дорогая баснословно. Вряд ли это для покойной сеньориты. Тем более, владельцы заверили моего сотрудника, что заказ остался в силе. Они вообще бы ничего не сказали, если бы дело не касалось убийства, тем более двойного. Конфиденциальность и инкогнито клиента.
– И о какой сумме идет речь? – спросил я на всякий случай. Надо же понимать – то, что для европейца баснословная дороговизна, для русского – карманные расходы на девочек.
– О полумиллионе евро! – выдохнул в трубку Фидель, сам благоговея от одного только произнесения подобного вслух. – Заказ срочный. Еще с наценкой за исполнение.
На соборную площадь я решил отправиться самолично, и сделал это на следующий же день. В тихий, послеобеденный час. Город уже пребывал в полувымершем состоянии – и из-за жары, и из-за некоторой склонности к лени местных обитателей.
Когда я наконец добрался до центра, все пешим ходом, на мне не было сухой нитки, так я взмок от усилий. А вид следовало принять благообразный и достойный, этого требовала цель моей экспедиции. И я зашел в собор, передохнуть в прохладе и собраться с мыслями.
Изрядное по размеру каменное здание в псевдороманском стиле было совершенно пусто. Ни одного человека: ни нищего, ни калеки, ни хотя бы скромного служки, занятого приборкой. Даже плоские, как крошечные блюдца, поминальные свечечки прохлаждались без применения. А еще страна ревностных католиков! То ли дело, родная Русь. Хоть в дождь, хоть в зной, непременно на паперти старички и старушки, инвалиды и просто пьяницы – собиратели милосердной христианской дани. И строгие, высохшие, словно чучело вороны, женщины в черных платьях, в платочках до бровей, с поджатыми губами и колющим взглядом, все время моют, чистят, снимают восковой нагар, неодобрительно гугнят себе под нос. А то и пробежит по церковному двору попик, путаясь в рясе, наскоро перекрестит этих мрачных теток, и поспешает дальше, по приходским хлопотам. В общем, в любое время жизнь бьет ключом.