Ховен, удовлетворившись, по-видимому, действиями своего Медведя, вдруг обернулся назад, опустил фонарь.
– Вы-то к чему здесь? – рявкнул он на Сэма, который конечно же попался ему на глаза.
– Я с ним, – вызывающе ответил Сэм и показал пальцем на Марвитца, его мысли летели наперегонки, заплетаясь, спотыкаясь и сталкиваясь от всего увиденного. – Мы услышали крики. Герхард сказал – надо бежать, и мы побежали… Чтобы помочь, – уже твердо и уверенно добавил он.
– Что? Помочь? Во-он отсюда! – впервые при нем гауптштурмфюрер вышел из себя. Но все же заорал не очень громко, тревожно при этом оглянувшись на спрятанную под шубой Лис.
Сэм вдруг с очевидностью понял: секунда промедления – и непременно он схлопочет по морде карманным фонарем. Ховен и не думал с ним шутить… Сэм с разумной опаской попятился назад в коридор.
– А вы? Вы чего стали, как призрак моей прабабушки? – рявкнул гауптштурмфюрер на безобидного Линде.
– Я врач. Здесь, как мне кажется, раненые, – несколько перепугавшись, стал оправдываться Эрнст. – У меня с собой комплект первой помощи. Я могу перевязку…
Договорить ему не дали. Робкое бормотание доктора было прервано самым настоящим гомерическим, загробным хохотом. Гауптштурмфюрер уже не сдерживал себя, хотя и непонятно было, что такого смешного он услышал от Линде.
– Идиот! Марш отсюда! Вместе с вашей аптекарской торбой! Чертов клоун! – Ховен развернул доктора вполоборота за шиворот и отвесил бедняге ощутимого тумака по шее. – Волк, ко мне! Хартенштейн, немедленно закройте дверь!
Сэм и доктор, как оплеванные, вышли вон, бормоча ругательства. Линде нес на руках свою сумку, будто младенца грудного возраста, и то и дело поглаживал ее черные кожаные бока, словно просил у аптечки прощения за оскорбления гауптштурмфюрера. Над базой уже вставало солнце. Такая невыразимая, неописуемая словесно красотища, каждый раз, когда Сэм это видел, особенно на гладком фоне чистого неба! Владения снежной королевы и замороженные чертоги античных гигантов, бело-сине-изумрудно-пурпурные, и свет ежеминутно, ежесекундно крутит свой калейдоскоп, превращая весь мир в радугу. А потом сливается в один белый цвет, на который невозможно смотреть, и ты, утирая слезящиеся глаза, вдруг понимаешь, что значит выражение «ослепительно прекрасно».
Сэм отвлекся и на этот раз, восход затмевал не только небеса и земли, но и все его посторонние мысли, остановился и Линде, опустил свою сумку. Холод и резковатый прибрежный ветер, но это все равно. Они стояли и смотрели, только немного позже, уже насладившись зрелищем, уразумели, что на базе стоит потрясающая тишина.
Зловещая, тяжелая и созданная нарочно… Если они выскочили на крики, если прибежали Ховен и даже капитан, наверное, вопли из лаборатории слышали все. Но ни толпы, ни суеты, ни хлопанья дверей, ни шороха, ни шепота. Ну ладно, в казармах. Знают, что виноваты, и притаились. А как же вся остальная туземная часть базы? Им безразлично, или они не в курсе, что произошло, или страх перед гауптштурмфюрером, или его строжайший приказ? Нет, здесь и кругом было другое.
Мертвое поле ужаса, когда боишься пошевелиться. Так страшатся только непонятного, как если бы в ночном лесу, полном отзвуков ведьминских шабашей. Когда запоздавший крестьянин пробирается по узенькой просеке, а справа и слева корявые ветви пытаются дотянуться и задушить, угрожая и напоминая – Лесной Царь вышел на охоту. Когда смертному только и остается: не смотреть и не дышать и быстрее проехать мимо.
– Ты что-нибудь понимаешь? – поневоле тихо спросил Сэм у доктора.
– Нет, дружище, этим похвастать не могу. Но мне страшно, – Линде поежился, но, может, от колючего ветра.
– А вот это уже лишнее. Знаешь, страх перед непонятным всегда мешает разобраться и сделать ясной ситуацию. Ясной – значит, объяснимой. Ты помнишь, что видел? – еще тише спросил Сэм, заслонившись ладонью, будто меж ним и доктором был секрет.
– Лучше бы не видел. А я ведь много чего повидал, пока носился по миру в нашей старой доброй консервной банке. Как горят заживо на танкерах, когда торпеда бьет в бок, как захлебываются в мазуте, даже как человеческое тело разносит на мелкие кусочки очередь из тяжелого «эрликона» в турели английского корвета. Я только единственное никак не могу уразуметь. Почему эти парни мертвы? Маленькая, слабая девушка – и трое наших викингов. Здоровенные молодцы, одного я даже узнал по татуировке на руке – змея, обвивающая меч. Так это был Ганс. Наш торпедный штабс-ефрейтор. Ганс Шустер из Киля. Первый заводила на берегу, всегда не дурак был подраться. А уж силен! Снарядные ящики в одиночку таскал на горбу. Как же так?
Бедный Эрнст, его от волнения прошиб словесный понос, и он ничего не мог поделать, лишь жалобно смотрел на Сэма и все говорил. Какой этот Ганс был здоровяк, и что одолеть его могла одна нечистая сила.
– Хватит, док. Кажется, на нас смотрят, – Сэм, скосив глаза, как бы указал в сторону барака, где помещалась часть экипажа лодки, а в пристройке – отдельный флотский камбуз. – Пошли от греха. Нечего нам привлекать внимание, – Сэм подхватил сумку с лекарствами. – Пошли, пошли… Тишина-то какая вокруг лютая. А это всегда не к добру.
Когда в комнате не осталось посторонних, гауптштурмфюрер Ховен отобрал у капитана фонарик, выключил лишний свет, огляделся.
– Медведь, как она? Может говорить? – спросил он у Марвитца.
– Да пора бы уже. Лис, ты как там? – Медведь тронул легонько тело девушки, полностью скрытое под шубой. Из-под жесткого меха донеслись вполне человеческие всхлипы.
– Вот и хорошо, – почти отеческим тоном произнес Ховен и подошел вплотную, перешагнув небрежно лежавшее на его пути безжизненное и неопознанное пока тело. – Ты меня слышишь, девочка?
Под шубой завозились, и скоро показалось мокрое и шмыгающее носом плоское личико с раскосыми глазенками:
– Да, Лео. Я слышу. Ты не станешь селдиться? Лугать свою Лис? – Она совершенно не произносила букву «р», и от того речь ее звучала по-детски забавно.
Этот контраст окончательно доконал капитана, и Вернер, не желая того сам, заголосил, как деревенская Гретхен, увидавшая в подполе крысу:
– Кто мне объяснит, что я видел? А я видел! Пусть несколько мгновений! Но видел! Там было… Там! Там! – Он тыкал пальцем в сторону, где в мехах ежилась Лис, производил руками непонятные движения, призванные обозначать некие формы, которые он словами воспроизвести не мог.
Волк топтался рядом неуклюже с ноги на ногу, смущенно кряхтел. Лео смотрел на капитана исподлобья, светил себе на сапоги, будто раздумывал, какое принять решение. Один только Марвитц, через явное раздражение и даже со злостью, выплюнул короткими фразами в Вернера:
– Видел? И молчи. Подумаешь! Козел вонючий. Или иди к мамочке!
– Вы успокойтесь, – это Волк бережно тронул Хартенштейна за плечо. – На самом деле все вовсе не так ужасно, как вы сейчас думаете. И мы ничем вам не грозим, поверьте. Просто ваши парни собирались обидеть Лис. Иначе она никогда… Никогда не стала бы защищаться ТАКИМ способом.