А в ответ на остервенелый кошачий мяв разлился по равнине жуткий вой белой волчицы. Она видела гибель товарища, она пришла в помрачение от неистовства. Более не желая понимать правила неравного боя, волчица кинулась на Марвитца, словно пытаясь уравнять его силу собственной жаждой нерассуждающего мщения. Но Герхард, конечно, был начеку.
Он тоже больше не шутил и не собирался давать пощады. Игры в милосердие закончились, пришла пора убийства. Страшные медвежьи когти пронзили бок нападавшего в прыжке зверя, будто крестьянская рука подняла на вилы охапку сена и без натуги отбросила прочь. Волчица, истекая кровью, отлетела недалеко, мгновенно обернулась. И снова Марвитц бросился за ней. Они бежали назад, к скалам, совершенно голая девушка, следом огромное бурое чудовище, косолапое и стремительное. Погоню завершала рысь, уже пришедшая в себя и пустившаяся вдогонку. Люди остались там, где стояли. Незачем было вмешиваться, беглянке все равно некуда деться. За скалой отвесный обрыв, довольно высокий, ограничивал пространство для битвы, исход которой уже заранее казался предрешенным. Медведь и Лис шли теперь вровень, расстояние между ними и их добычей сокращалось с каждой секундой погони. У девушки, скользящей босыми ногами по ледяной круче, уже не было времени обернуться. Она и не стала. Видно, обреченный ее бег к скалам прибрежной гряды нечто изменил в ее желаниях гневного отчаяния, и красотка, с ловкостью обезьяны взлетевшая на груду черных скользких камней, кинулась с обрыва вниз. На обвалившиеся ледяные глыбы в острых зубьях обломков, не пощадивших ее плоть. Обычный человек сразу разбился бы насмерть, но крепость оборотня дала себя знать. Лед зашипел облаком пара, волк прянул в сторону, совершенно невредимый. Зверь поднял морду, с человеческой пристрастностью обозревая окрестность. Сверху ему ответили две пары глаз – темно-вишневые медвежьи и рядом рысьи, зеленые с вертикальными зрачками. Преследователи раздумывали, прыгать ли им следом. И было понятно, что раздумья эти не выйдут долгими.
Тогда волк снова превратился в человека, бесстрашно бросился бежать по бугристому льду, уже сковавшему прибрежные воды, до ближайшей полыньи, сияющей голубой чистотой в пробивавшихся солнечных лучах. Потом тонкое, длинное тело оттолкнулось в прыжке, описало ровную полудугу и ласточкой полетело вниз. Раздался громкий всплеск, и более ничего. Беглянка исчезла.
– Нырнула, как не было, – стуча зубами от холода, поведал о происшествии Марвитц.
Герхарду пришлось обернуться человеком, чтобы доложить о случившемся гауптштурмфюреру Ховену. Теперь он ждал позволения принять более уютное телесное состояние, мороз был градусов тридцать, не меньше, и Герхард мало сказать что испытывал некоторое физиологическое неудобство.
– Пес с ней, с этой девкой. Куда она денется, одна-одинешенька! – Ховен сделал знак Медведю, мол, хватит изображать обнаженную статую Геракла.
Сэм и Вилли убрали автоматы за спину. Поход их завершился наполовину удачно, а для Сэма так лучше и не надо. Охота за женщиной, к тому же загнанной в угол обстоятельствами, представлялась ему делом недостойным. Он вообразил себе на мгновенье холодящую душу картину: как в ледяной полынье под водой спасается неведомо куда живое разумное существо. Да полно, есть же предел жестокости даже по отношению к врагу!
После осмотрели брошенную стоянку. Ничего особенного не нашли ни в самой палатке, ни поблизости. Если оружие и было, спрятали его надежно, Медведь и тот не смог отыскать. Впрочем, никто особенно не старался, сейчас недосуг, успеется в другой раз.
– Как видите, ничто не свидетельствует в пользу вашего утверждения, будто нас атаковали русские коммунисты, – заметил невзначай Сэм гауптштурмфюреру.
– А что вы ожидали обнаружить, Керши? Впопыхах брошенный на снегу партбилет ВКП(б)? Или на видном месте портрет их Сталина? Или конспект Эрфуртской программы? Однако уверенность моя имеет под собой очевидное основание – я сам на их месте стал бы действовать точно таким же образом. Сходство и борьба противоположностей, разве не так?
– Не так. Между вами и нашими незваными гостями есть существенная разница, – буркнул Сэм, не желая опять ввязываться в бесплодный спор, да еще в столь неподходящем месте.
– Интересно какая? Вы что же, находите нынешнее мировоззрение красной варварской России более привлекательными, чем идеи Третьего рейха? Это вы-то? Подданный короны его величества короля Георга?
Русские, между прочим, расстреляли своего царя и только что чуть не угробили лично вас.
– Дело не в этом, – все же Сэм не удержался, он был не один рядом с Ховеном, их разговор слушали Вилли и Ганс Тенсфельд, даже Медведь и Лис навострили уши. Из-за них-то он и взялся возражать Великому Лео. – Разница здесь принципиальная, и лежит гораздо выше небольшой локальной войны, которую мы затеяли ради собственного выживания. Сегодняшняя стычка, грубо говоря, вопрос инстинктов и привязанностей, по крайней мере, для большинства здесь присутствующих. А политические принципы варварской, по-вашему, России находятся вообще в иной плоскости, и вовсе они не противоположны национал-социализму, но вступают с ним в контрадикторное противоречие. Это существенная разница – между вами не может быть приведения к единству. Несмотря на всю нелепость исполнения чужих заветов, на примитивное упрощение очень непростых теорий, русские на порядок выше вас.
– Интересно, интересно. И чем же они выше? Тем, что во славу своих коммунистических бредней убивают под громогласные фанфары гладиаторской арены? Мы же лишние элементы, отравляющие опасной заразой активную часть общества, стараемся ликвидировать скромно и тихо. Но лагерь всегда лагерь, по ту сторону баррикад или по эту. А война всегда война.
– Согласен. Как и убийство всегда убийство. Все же, если выбирать «из» и «между» двух зол, мне более симпатично красное. Вы и подобные вам, Ховен, действуете для создания «нового мира», как заведенные чужой рукой игрушки. Ради одной практической цели и ради одной нации. Вас интересует чисто утилитарный момент этого процесса – подавить, захватить, обратить в рабство, и вы даже не скрываете своего намерения. А далее, очевидно, ваш «новый» сытый человек, когда завод кончится и пружина распрямится, на вершине мира должен высокомерно ковырять пальцем в носу, созерцая гнущиеся на него спины. У русских все не так. Подумайте только, какую великую надо иметь веру, почище христианской, дабы на деле предпринять абсурдную попытку накормить всех голодных и освободить всех несчастных! Заметьте, именно всех! Без исключения! Конечно, и у них хватает беспардонных спекулянтов, разменивающих человеческую кровь на личную власть. Но это следствие несовершенства людской природы, и это естественно для исторических реалий существования. Однако сама идея, она, напротив, очень даже совершенна в своей красоте. И как всякая истинно высокая идея, католическая, протестантская или даже научного переворота, она требует определенных и страшных жертв. И вот когда она пройдет через трупы и раскаяние, через разочарование в самой себе, тогда идея эта очистится и принесет плоды. А ваше знамя, Ховен, оно водружено в пустыне, безводной и бескрайней, где ничего путного не может вырасти для украшения человеческого века.