Тем не менее он всегда оставался для Мэннинга счастливым талисманом. И сегодня, при некоторой удаче, я надеюсь, что он станет и моим тоже.
— Добрый день, мистер Холлоуэй, — приветствует меня привратник, когда я проскальзываю мимо него, направляясь к лифтам.
Это уже второй человек, которому известно, как меня зовут, что мгновенно напоминает мне о необходимости соблюдать осторожность. Собственно говоря, именно поэтому я и позвонил Дрейделю. Президент, конечно, ни за что не признается в этом, но я-то знаю, почему они с первой леди побывали на церемонии бракосочетания Дрейделя и дали ему рекомендацию для поступления на юридический факультет Колумбийского университета. А потом попросили меня выбрать подарок по случаю рождения дочери Дрейделя: это была награда за годы безупречной службы. А в кулуарах Белого дома «безупречная служба» означает умение держать язык за зубами.
Двери кабины лифта открываются на четвертом этаже, я выхожу и смотрю, куда указывает стрелочка-указатель, а потом начинаю отсчитывать номера комнат: 405… 407… 409… Судя по расстоянию между дверями, здесь располагаются исключительно номера «люкс». Похоже, Дрейдель еще больше укрепил свое положение в обществе.
Коридор заканчивается тупичком с номером 415, который, очевидно, настолько велик, что на двери красуется звонок. Ну нет, я не доставлю ему удовольствия и не стану звонить.
— Обслуживание номеров, — провозглашаю я, стуча костяшками пальцев по двери.
Никакого ответа.
— Дрейдель, ты здесь? — восклицаю я.
По-прежнему тишина.
— Это я, Уэс! — во весь голос кричу я и, сдавшись, нажимаю на кнопку звонка. — Дрейдель, ты…
С громким щелчком открывается замок. Потом слышно звяканье металла. Ага, он зачем-то запер дверь еще и на цепочку.
— Подожди, — доносится до меня голос. — Уже иду.
— Что ты делаешь? Воруешь банные полотенца?
Дверь приоткрывается, но лишь на несколько дюймов. И Дрейдель, похожий на озабоченную домохозяйку, которую некстати потревожил бродячий торговец, просовывает в нее голову. Волосы его, обычно безукоризненно зачесанные на пробор, мальчишескими вихрами падают на лоб. Он водружает на нос круглые очки в тонкой металлической оправе. Судя по тому, что мне видно, на нем нет рубашки.
— Не обижайся, но сексом я с тобой заниматься не буду, — со смехом говорю я.
— Я же просил позвонить снизу, — парирует он.
— Чего ты так нервничаешь? Я думал, ты захочешь похвастаться своей большой комнатой и…
— Я серьезно, Уэс. Зачем ты поднимался сюда?
В его голосе появляются новые нотки. Не только недовольство. Страх.
— Ты один? За тобой никто не шел? — спрашивает он, приоткрывая дверь пошире, чтобы выглянуть в коридор. Бедра у него обернуты полотенцем.
— Дрейдель, у тебя все?..
— Я же просил позвонить снизу! — упорствует он.
Совершенно сбитый с толку, я делаю шаг назад.
— Милый, — доносится из глубины номера женский голос, — у тебя все в…
Женщина умолкает на полуслове. Дрейдель оборачивается, и из-за его плеча я вижу, как она выходит из-за угла комнаты. Женщина одета в пушистый белый халат, который отель предоставляет постояльцам, — тоненькая афроамериканка с роскошными косичками. Я понятия не имею, кто она такая, но в одном уверен — это не жена Дрейделя. И не его двухлетняя дочь.
Видя выражение моего лица, Дрейдель мрачнеет. Да, в таких случаях он говорит, что все не так, как выглядит на первый взгляд.
— Уэс, это не то, что ты думаешь.
Я молча смотрю на женщину в халате. И на Дрейделя в полотенце.
— Может быть, мне лучше… Пожалуй, я спущусь вниз, — запинаясь, выдавливаю наконец я.
— Встретимся через две минуты.
Отступая, я все еще вижу женщину, которая, не шевелясь, стоит на месте. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, словно просит прощения.
— Где он сейчас? — поинтересовался О'Ши, прижимая ладонь к окну черного седана, чтобы ощутить тепло флоридского солнца. А во Франции холодно. Но даже во влажной духоте Палм-Бич, под плавящимся от солнца голубым небом он почему-то не мог согреться.
— Он в отеле, только что поехал в лифте наверх, — ответил Михей.
— В лифте? И ты оставил его одного?
— А что мне оставалось делать, прыгать к нему в кабину в последний момент? Пусть лучше едет один. Расслабься, там всего четыре этажа, так что далеко он не уедет.
О'Ши задумчиво прикусил губу.
— Тогда что ты до сих пор делаешь в холле?
— Жду лифт.
Из телефонной трубки до О'Ши донесся слабый звонок, сопровождавшийся глухим рокотом. Наконец-то прибыла кабина для Михея.
— Я догоню его…
Голос напарника оборвался. Но, судя по глухому шуму и треску статических разрядов, Михей все еще оставался на линии.
— Миха, что там происходит? — требовательно спросил О'Ши.
Молчание.
— Миха, с тобой все в порядке?!
Снова низкий рокот. Это закрылись двери лифта. Потом раздалось глухое шуршание. Как если бы кто-то потер друг о друга две штормовки из плащевой ткани. Михей двигался. Шуршание не умолкало. При таком темпе ходьбы, подумал О'Ши, он уже давно должен был выйти из кабины лифта. Но если его не было в лифте, значит…
— Уэс только что вышел наружу, верно? — спросил О'Ши, резко сворачивая налево. Седан покатил по ухоженной подъездной дорожке.
— Недурно, Уотсон, — прошептал Михей. — Тебе пора заняться дедукцией на профессиональном уровне.
— С ним кто-нибудь есть?
— Нет. Один как перст, — ответил Михей. — Хотя там, наверху, явно что-то стряслось. Парнишка поджал хвост. Как если бы ему всыпали по первое число.
— Он уходит из отеля?
— Ответ отрицательный. Направляется в ресторан в задней части. Говорю тебе, он выглядит ужасно… И должен заметить, что отметки Франкенштейна у него на лице здесь ни при чем.
— Очень жаль, — невозмутимо изрек О'Ши, когда его автомобиль выкатился на парковочную площадку в форме подковы перед главным входом. — Потому что сегодня ему наверняка станет еще хуже.
Дверь со стороны пассажира распахнулась, и светловолосый швейцар приветствовал его легким наклоном головы.
— Добро пожаловать в отель «Четыре сезона», сэр. Желаете остановиться у нас?
— Нет, — отрезал О'Ши, вылезая из машины. — Просто перехвачу что-нибудь на завтрак.
Сидя на краешке большого плетеного кресла, я помешиваю серебряной ложечкой кофе и смотрю, как дробится и тонет в водовороте мое отражение.