Но он уже смотрит поверх моего плеча на вход в ресторан. Заметив его взгляд, я поворачиваюсь и вижу чернокожую женщину с косичками. Она сменила купальный халат на еще одну униформу Палм-Бич: белые брюки-слаксы и оранжевую модельную тенниску. Она готова к выходу в город.
— Послушай, мне пора бежать, — заявляет Дрейдель, уже вскочивший на ноги. — А ты смотри не наделай глупостей.
— Глупостей?
— Будь осторожен. Очень осторожен. Потому что если Мэннинг действительно замешан во всем этом… — Он оглядывается по сторонам, потом наклоняется ко мне: — Ты, возможно, думал, что Америка уже покончила с ним? Ты ошибаешься, Уэс. Его распнут. Я серьезно. Распнут живьем.
Я киваю. С другого конца ресторана его подружка бросает в нашу сторону быстрый взгляд.
— И раз уж мы заговорили об этом, Уэс… Я буду счастлив сохранить твою тайну — если ты пообещаешь сохранить мою.
— Р-разумеется. Я никому не скажу ни слова. Он поворачивается, чтобы уйти, предоставляя мне возможность заплатить по счету.
— Кстати, как ты смотришь на то, чтобы наскрести пять сотен долларов и прийти ко мне на мероприятие по сбору средств сегодня вечером?
Не веря своим ушам, я только качаю головой в ответ…
— Дрейдель, сколько стоила твоя душонка, когда ты продавал ее дьяволу?
— Так ты придешь или нет?
— Я бы пришел, но сегодня вечером я буду нужен Мэннингу. У нас встреча.
Дрейдель лишь молча кивает в ответ, не споря и не протестуя. Он знает свое место.
Когда он направляется к двери, я решаю, что не стану оборачиваться и смотреть на его девушку. Вместо этого я беру в руки серебряную ложечку и превращаю ее в миниатюрное зеркало. Мне удается поймать отражение Дрейделя как раз в тот момент, когда он подходит к ней. Но руку он протягивает и обнимает ее только тогда, когда считает, что их никто не видит.
— Прошу прощения, — раздается над моим левым плечом чей-то голос. Я оборачиваюсь, ожидая увидеть официанта. Но вместо него вижу светловолосого мужчину в черной тенниске. И бейсболке Открытого первенства США по теннису.
— Уэс Холлоуэй? — обращается он ко мне, раскрывая бумажник и показывая значок агента ФБР. — Терренс О'Ши. У вас найдется пара минут, чтобы поболтать со мной?
Психиатрическая больница Святой Елизаветы,
Вашингтон, округ Колумбия
— Завтрак подан, Нико. Французский тост или омлет по-западному? — обратилась к нему миниатюрная чернокожая разносчица пищи. От нее пахло уксусом, а в ногти себе она вставила кусочки горного хрусталя.
— Что на обед? — пожелал узнать Нико.
— Ты меня слушаешь? Пока что мы говорим о завтраке. Французский тост или омлет по-западному?
Надевая кеды, для чего пришлось опуститься перед узкой кроватью на колени, Нико перевел взгляд на дверь и принялся изучать тележку, на которой выстроились подносы с завтраком. Он уже давно заслужил право принимать пищу вместе с остальными пациентами. Но после всего, что случилось с его матерью много лет назад, он предпочел, чтобы еду доставляли прямо в комнату.
— Французский тост, — пробурчал Нико. — Так все-таки, что у нас на обед?
В лечебнице Святой Елизаветы Нико называли ПНОУ. Он был не единственным, кто заслужил такое прозвище. Собственно, их было тридцать семь человек, и все они жили в павильоне Джона Говарда, пятиэтажном здании красного кирпича. Оно стало домом для Нико и других тридцати шести пациентов, признанных невиновными на основании умопомешательства.
По сравнению с остальными палатами, в коридорах отделения для ПНОУ всегда царила тишина. Как-то Нико случайно услышал слова врача, который сказал: «Когда в твоей собственной голове звучат чужие голоса, потребность в разговорах с кем-либо еще отпадает».
По-прежнему не поднимаясь с колен, Нико с силой затянул застежки-липучки на кедах (шнурки у него отобрали давным-давно), внимательно наблюдая, как разносчица берет с тележки поднос с французскими тостами и входит в его крошечную комнатку размером десять на пятнадцать футов. Здесь едва хватало места для деревянной прикроватной тумбочки и крашеного комода, в котором никогда не хранилось ничего, кроме Библии и старинных красных четок. Врачи предлагали Нико поставить в комнатушке диван или даже кофейный столик. Все, что угодно, лишь бы он чувствовал себя как дома. Нико отказывался, никогда не объясняя причин. На самом деле ему хотелось, чтобы обстановка оставалась скудной. Чтобы она походила на ее палату. Палату его матери. В ее больнице.
Кивая своим мыслям, он вспоминал спертый воздух обшарпанной палаты в больнице, где его мать провела последние три года своей жизни. Ему было всего десять лет, когда ее поразила болезнь Крейцфельда-Якоба. [11] Один-единственный дефектный ген в мозгу матери активировал белок CJD, который в конце концов и вверг ее в кому. Она не жаловалась, когда стал известен первичный диагноз, а маленький Нико никак не мог уразуметь, почему Господь забирает ее к себе. Даже в тот момент мать нашла в себе силы улыбнуться и благоговейно сказала, что, значит, так написано в Книге. Книге Судеб. Голова у нее тряслась, но голос оставался сильным, и она сказала, чтобы он никогда не противился Книге. Ее следовало уважать и почитать. Ей следовало внимать со всем возможным смирением. Книга будет направлять его жизнь, сказала мать. Но дело было не в одном только почитании. Мать черпала в ней силу. Уверенность. Вне всякого сомнения, его мать знала. Она не боялась. Да и как можно бояться воли Господней? Но он до сих пор помнил руки отца на своих плечах, когда тот стоял позади сына и заставлял его каждый день молить Господа вернуть мать обратно.
Первые несколько недель они молились в больничной часовне. В течение шести месяцев они приходили туда ежедневно, кроме воскресенья, свято веря, что воскресные молитвы будут более действенными, если они станут произносить их в церкви. Три года спустя Нико взмолился о другом. Всего один-единственный раз. Это случилось ясным морозным днем, в самый разгар зимы в Висконсине. Ему не хотелось в тот день идти в церковь, не хотелось надевать чистые штаны и праздничную рубашку. Особенно когда остальные мальчишки играли в снежки на улице. Поэтому в тот воскресный день, стоя в церкви с покорно опущенной головой, он стал умолять Господа не вернуть мать обратно, а забрать ее к себе. Должно быть, Книга все-таки ошибалась. В тот день его мать умерла.
Глядя на пластмассовый поднос с французскими тостами и по-прежнему не поднимаясь с коленей, Нико в третий раз спросил:
— Что у нас на обед?
— Мясной рулет, — ответила разносчица, выразительно закатывая глаза. — Ты доволен?
— Разумеется, я доволен, — ответил Нико, ладонью разглаживая липучку и улыбаясь про себя. Мясной рулет. Тоже блюдо, которое должны были принести его матери в ее последний день. В тот день, когда она умерла. Так сказала ему Троица. И они рассказали ему о масонах…