Потом, в ту ночь, когда она убегала, она отдала ему пачку листов пергамента, заполненных ее причудливыми прекрасными рисунками. «Для моей дочери, в день ее свадьбы. Просто на всякий случай», — прошептала Элизабет, но на этот раз она улыбалась сквозь слезы.
А затем она выскользнула за ворота и побежала что было сил.
Спустя десять лет Пентони выполнил эту ее последнюю просьбу — выполнил втайне, под видом подарка от «неизвестного» шотландского дядюшки послал листы пергамента ее дочери, и Сенна де Валери в пятнадцать лет, накануне своей помолвки, стала обладательницей последнего секрета уишминских красок, то есть стала единственным человеком, способным создать «красивое оружие».
Но в данный момент Пентони точно знал: Рэрдов никогда не откажется от этой войны, — вероятно, уже не мог отказаться. Кроме того, он знал, что Сенну ждала смерть. Точно так же, как смерть ждала ее мать.
Пентони еще ненадолго задержался в самом темном углу, откуда было удобно наблюдать за происходящим, а потом покинул свое убежище и быстро вышел из зала.
Ночь прошла без происшествий, и единственное, что было в ней необычного, — это войска, разбившие лагерь вокруг замка барона. Палатки и небольшие костры занимали почти всю равнину перед замком, и тишину время от времени нарушали крики и мужской смех.
А к западу, на склонах холмов, протянувшихся на несколько миль, расположились ирландцы. Сражение на высотах — не самое обычное дело в Ирландии, но ведь и угроза была необычной.
Полночь уже превратилась в воспоминание, а Рэрдов все сидел в главном зале перед горящим в углублении огнем и в задумчивости барабанил тонкими пальцами по столу.
События прошедшего дня заставляли барона заглянуть в себя, а этого он не делал с тех самых пор, как, задыхаясь и дрожа, нашел облегчение в своей первой женщине и остался обессилевшим и совершенно уверенным, что именно этого он и хотел от жизни более всего.
Глядя прямо перед собой, Рэрдов сделал очередной глоток вина. Весь его мир разрушился, все, чего он всегда хотел, стало его проклятием или погибло, — ушла из жизни Элизабет, его единственная любовь. И сейчас, вспомнив о ней, он ощутил внезапный приступ сердечной боли. Впрочем, боль эта никогда и не покидала его — даже по прошествии двадцати лет.
Как могла Элизабет предпочесть ему Джеральда де Валери? На короткое время он решил, что выиграл ту битву. Она ведь пришла к нему, разве нет? Только ради нее он добивался этих ирландских земель, добивался с огромным риском для себя. Элизабет хотела иметь краски, и он сделал все возможное для того, чтобы она получила их. В конце концов она пришла к нему и ради него оставила де Валери.
Быть с ней рядом, слушать ее, смотреть, как она двигается, — это все, чего он хотел от жизни. И на один блаженный год его мечта осуществилась.
А потом Элизабет убежала и погибла на ирландской границе.
Боже, как он тоскует по ней! Боль сейчас была такой же острой, как и в то утро, когда он обнаружил, что она исчезла — вместе с рецептом. Оказалось, что он, Рэрдов, был вовсе не нужен ей.
Конечно, он должен был убить ее. Выследить и задушить до того, как она добралась до границы. У него не было выбора, он не мог позволить ей убежать с рецептом.
Но потом выяснилось, что рецепта у нее не было. Он ничего не нашел ни при ней, ни в замке. Никаких зашифрованных инструкций, никаких указаний на то, как воссоздать смертоносные краски, которые она, последняя из владычиц красок, как-то раз приготовила для него.
А теперь у него ее дочь. Она, живая проблема, сидела в спальне над ним, за поворотом каменной лестницы, и сводила его с ума. Эту женщину он, вероятно, не смог бы удержать. На самом деле она ничем не походила на свою нежную мать, кроме внешности и способности на предательство. И еще…
Нет, она же сначала сказала, что не умеет делать краски. А потом заявила, что сделает. Значит, все-таки умеет?
Ох, как бы заглушить эту ужасную щемящую боль в сердце?
Барон со стоном положил голову на стол и уткнулся лицом в ладони; ему казалось, он вот-вот умрет от боли.
В эту ночь дул холодный ветер и ярко сияли звезды. На холмах, рядом со своими людьми, Финниан ждал, когда заиграет музыка, а сзади, на расстоянии нескольких ярдов от него, в темноте молча стоял король.
Чуть поодаль на ярко-зеленой густой траве музыканты готовили инструменты; когда же полилась мелодия, которая создавалась веками доблестных дел, совершенных людьми, теперь гниющими в могилах, на суровых лицах музыкантов появилось задумчивое выражение.
Это были моменты отдыха перед предстоящим сражением, однако Финниан даже и сейчас не знал покоя; в голове его теснились мысли, и почти все они были не очень-то веселые.
Все эти годы каждый ирландец знал, что вера О’Фейла в Финниана О’Мэлглина постоянно растет, но, вероятно, и доверию существовали свои пределы. Или, возможно, у него, Финниана, были свои пределы.
Да, он умел обращаться с любым оружием, мог сражаться с любым противником и вести любые переговоры, если требовалось. Он умел заставить своих соратников смеяться, а своих женщин — терять голову. И наверное, только он один мог обеспечить необходимые условия для того, чтобы снова привести свой народ к спокойствию и процветанию. То есть он обладал всем, чем требовалось обладать главному советнику О’Фейла и будущему королю.
Однако он не верил, что обладает тем, что нужно Сенне. И быть может, король об этом знал, быть может, именно на это и рассчитывал, надеясь удержать его… от некоторых поступков.
Сенна же видела в нем не воина, не будущего короля, а исключительно мужчину. И возможно, она была права. Но если так, то…
Нет, сейчас не время об этом думать. Главное сейчас — освободить Сенну, а потом…
Как бы опасно и глупо это ни было, он потребует, чтобы она преодолела все встречные ветры, мешавшие ей пристать к его, Финниана, берегам.
Последние десять часов Сенна провела в спальне Рэрдова, склонившись над длинным столом на козлах, и только сейчас наконец-то подняла голову. А до этого при каждом движении, что она делала, когда что-то поднимала и передвигала, отмеряла и кипятила, Сенна словно ощущала присутствие матери. И она постоянно чувствовала, как ее дух, призрачная тень из прошлого, подсказывает ей, что и как делать, дабы все было сделано в точности так, как делала сама Элизабет.
И теперь лежавшие рядом с ней вырванные страницы были полностью, до ужаса, понятны. Ее мать действительно была владычицей оружия, причем непревзойденной. И Сенна теперь понимала зашифрованный текст — словно читала счетную книгу. Наверное, такие способности действительно были в крови.
Перед ней лежал еще и маленький кусочек шерстяной ткани из шерсти ее овец, которых мать начала разводить двадцать два года назад. И сейчас этот лоскут был окрашен уишминской краской.