Его плечи распрямились и казались огромными, закрывая от нее лунный свет, пробивавшийся сквозь ветви деревьев. Темные волосы, темные глаза. Он стоял, слегка расставив ноги, упираясь ступнями в землю. К поясу его был прицеплен меч и еще несколько клинков разного калибра – целый арсенал. От него исходил слабый мускусный запах, а еще пахло мягкой кожеС древесным дымом и лесом. Глаза его скрывали долго лелеемую тайну, чреватую опасностью, и все это готово было взорваться, а она смотрела в эти глаза и сознавала, что никогда прежде не сталкивалась с подобной силой и даже не рассчитывала встретиться с ней, но сейчас была готова склониться перед этой силой и пасть.
Она подняла руку и провела пальцами по его лицу, потом костяшками по губам. Он неподвижно смотрел на нее, и она ощутила пальцами горячее прикосновение его языка.
– О! – пробормотала Гвин и порывисто вздохнула.
Он схватил ее руку, не отрывая от нее взгляда, и провел языком по ладони. Колени ее подогнулись, и она упала бы, если бы он не успел ее подхватить.
Помоги ей Господи, она была готова раскрыться для него, позволила его языку властно завладеть ее ртом, вторгнуться в него, Посасывать ее губы, изучать каждый дюйм ее рта и обрушить на нее волну столь сильной страсти; она сознавала лишь одно – он ее целует, поглощает, овладевает ее чувствами.
Она обвила руками его плечи и повисла на нем, предоставляя ему исследовать ее рот и встречая каждое движение его языка ответным движением своего, пока не исчезла разница между дыханием и поцелуями, когда между ними не оказалось свободного пространства и оба эти действия слились в одно горячее желание.
Гвин сознавала только одно – ее жизнь изменилась навсегда. Жаркая волна, распространявшаяся от его бедер, прожигала ее, выпускала на свободу огненную бурю и влажный жар, скользивший вниз по ее телу. Ее пальцы путались в его волосах, приветствуя каждый толчок его искушающего языка. Вслед за этим он обвил руками ее бедра и нежно, но неумолимо шагнул вперед, впечатываясь в ее тело.
Ее омыла волна трепетного и почти мучительного желания.
– О нет, Язычник, – прошептала она, имея в виду не отказ, а только желание сказать, что и не знала ничего подобного. Она не подозревала, что существуют такие мужчины, как он.
Гриффин расслышал только свое имя и не заметил, что она сказала «нет». Ее тело инстинктивно колебалось в одном ритме с ним и подсказывало, что делать. Он отнял у нее волю, теперь его руки запутались в ее волосах и заставили ее голову запрокинуться, его язык все глубже вторгался в ее уступчивый рот, а тело поддавалось искушению и изгибалось, дрожащее, полное готовности; наконец оба они слились в объятиях, и его желание стало жарким и острым, почти безумным.
Поддавшись неукротимой страсти, он целовал ее шею, скользя по ней губами сверху вниз, его рука оказалась у нее под юбкой, и его пальцы прошлись вдоль ее шелковистого бедра. И тут она согнула колено в ответ на его прикосновение, и охваченная жаром развилка ее тела крепко прижалась к его восставшей плоти.
Трепет сокрушительного, пронизывающего до мозга костей желания потряс и почти раздавил его. Он этого не ожидал. Она была случайностью, в каком-то смысле несчастным случаем. Краткий импульс, проблеск рыцарских чувств на фоне жизни, полной крови, звона мечей и ненависти.
Возможно, и так, но он желал ее так сильно, что это вызывало боль. У него возникло ощущение, что опора, на которой покоилась его жизнь, выбита из-под него. Сейчас имело значение только то, что она рядом – умная, забавная и отважная, и она шепчет его имя и желает его.
Почему это произошло с ним?
Вопрос, оглушительно прозвучавший в его мозгу, ошеломил его, вторгся в его сознание и вернул его к реальности. Стараясь собраться с сил’Ами и овладеть своей распавшейся в клочья волей, закаленной годами мечтаний о мести, волей, способной сметать рыцарей с коней, Гриффин высвободил руки и, запахнув на ней плащ, отступил на шаг.
– Мне не следовало этого делать, – пробормотал он едва слышно и настолько нежно, насколько позволяло его пожираемое страстью тело. Кровь его с ревом мчалась по жилам, боль в паху становилась почти непереносимой.
– Да, не следовало, – согласилась она.
Он стоял, опустив голову, положив руку на холку Нуара. Он потерял голову, потерял рассудок, чувство чести; он потерял самого себя, и все это случилось через несколько часов после того, как он встретил эту женщину, и цена этой потери могла бы возрасти еще больше, если бы Марк Эндшир или Обри Хиппингторп узнали о их местонахождении.
Тропа, по которой они пробирались, была так хорошо укрыта, что солдаты, рыскавшие где-нибудь в кустах, не могли бы на нее выйти. Но не настолько забыта, чтобы несколько вопросов, заданных престарелому крестьянину, не могли бы вывести эту тропу на почти разрушенную крепость, запечатленную в саксонских преданиях.
И теперь он вез ее туда, в укрытие мятежников и шпионов.
Почему он это делал? Он не знал.
Возможно, из-за ее улыбки.
Он провел ладонью по лбу. Его восставшая плоть все еще пульсировала, а сердце бешено колотилось в груди, и желание все еще было таким сильным, что он ощущал его вкус. Вкус горячего меда. У нее был именно такой вкус. Именно такой.
Он провел рукой по шее, растирая ее.
– Прости меня, Гвиневра. В дальнейшем можешь не опасаться меня.
– Я не…
– Ты можешь идти?
Она отпрянула:
– Конечно.
Он посмотрел на нее с сомнением. И в эту минуту ему показалось, что равновесие восстановлено. Ветер, рвавшийся сквозь деревья, трепал ее волосы, лицо ее казалось напряженным и по-детски непосредственным, пока она пыталась разгладить свое когда-то красивое платье, и вся эта сцена навевала столько страсти и нежданной нежности, что он ощутил слабость.
Это было похоже на безумие. Она зачаровывала как демон, и Гриффин бесился и злился на себя за то, что подпал под ее чары. Он цеплялся за гнев как утопающий за соломинку.
– Так что нам теперь делать, мистрис? – спросил он резко.
Гвин продолжала разглаживать и оправлять платье. Голова у нее кружилась. От его вопроса она закружилась еще сильнее. Произнесенные хрипловатым мужественным голосом, в котором слышалось и раздражение, и попытка обуздать себя, его слова проникли ей прямо в душу, заявляя о том, чего он хотел.
И что она позволила бы ему сделать.
Она спрятала руки в складках платья и уставилась в землю. Ей не требовалось много времени, чтобы понять, что находиться в его объятиях опаснее, чем сражаться с врагами на пустынной большой дороге. Они могли причинить ей вред. Язычник же был способен проникнуть глубоко в тайники ее души и причинить боль.
А этого она боялась больше, чем насилия.
Гвин сглотнула. Ей следовало держаться подальше от него. Ночь была населена духами – лукавыми, шаловливыми, настойчивыми и бесцеремонными. Ей грезились королевские пиры и таинственные рыцари, осажденные замки и рукопашные схватки. И поцелуи. Обжигающие, страстные поцелуи, вкус которых проникал ей прямо в душу. Глубоко-глубоко. И опалял ее.