«Уж он-то, верно, все объяснит: на какую из яковианских пьес намекала Роз и где — а главное, что — я должна искать в первом фолио? А может, в записке есть кое-что поценнее: ответы. Или извинения».
Бен склонился над ней и прочел:
— «Для Кэт», — после чего передал ее мне.
Листок хрустнул, когда я разворачивала его. На нем заглавными буквами, карандашом, были выведены два слова: «Чайлд. Корр.».
— Загадочно, — произнес Бен. — Что, по-твоему, это может значить?
— Ну, «Корр.» — сокращенное «корреспонденция», — ответила я, морща лоб.
— Стало быть, переписка. А «Чайлд.» — тоже сокращение? Кто он? Или она? Старый знакомый? — Его вопросы валились на меня камнепадом.
Я покачала головой:
— «Чайлд мемориал»… Так называется английское отделение Гарвардской библиотеки.
«Чайлд»… Для меня это короткое слово вмещало куда больше, нежели помещение, которое им описывалось, — сектор верхнего этажа «Уайденера». Для аспирантов нашей специальности он был родным домом. Там располагались глубокие потертые кресла, широкие столы, теплый свет ламп на страницах старинных книг… «Чайлд» славился не только замечательными книгами; в нем оседали всяческие окололитературные наносы: мемуары, биографии, письма. Многие тонны писем.
— Да он битком набит письмами, — простонала я.
— Шекспировскими? — спросил Бен.
— Ну, если найдешь хоть одно — дай мне знать.
— То есть в «Чайлде» их нет?
— Их нигде нет, — ответила я. — Не существует. Самый знаменитый драматург за всю историю языка — да, пожалуй, всех языков — не оставил ни одного письма. Ни строчки жене, ни жалобы книготорговцу. Ни единого реверанса перед королевой. Все, чем мы располагаем, — чье-то послание ему, просьба о мизерной ссуде, так и оставшаяся без ответа. Если считать доказательства исчерпывающими, выходит, он никому не писал и никто не слал писем ему. Можно было бы даже заподозрить его в неграмотности! — Я вложила записку Роз в раскрытую книгу и отошла. — Письма скорее всего были, просто не сохранились до наших дней. Классический случай дела с нехваткой улик.
Я потерла затылок, невольно размышляя о том, что с Роз, пожалуй, вышло то же самое. О какой переписке она мне толкует? Неужели так трудно было обойтись без шарад, сказать все по-человечески?
Бен, не мигая, смотрел на записку.
— Расскажи, где и как именно ты нашла этот листок.
Я тихо, скороговоркой рассказала ему все, что знала, — от появления Роз в театре до записки в шкатулке, а после и карточного каталога с шифрованным посланием у нее в кабинете.
— Карточный каталог? — переспросил он, нахмурившись. — Ты нашла его в карточном каталоге?
Я кивнула.
— Если не ошибаюсь, в Гарварде каждое здание названо в чью-нибудь честь, так?
Я снова кивнула.
— А чье имя носит библиотека с письмами, профессор?
— Не зови меня так. — Не успев договорить, я уже догадалась, на что он намекал. Роз не имела в виду библиотеку. Словами «Чайлд. Корр.» начинался запрос по библиотечному каталогу. Сначала автор, потом название: «Чайлд. Корреспонденция». Письма Чайлда.
— Фрэнсис Чайлд был профессором, — не спеша произнесла я. — Дальним предшественником Роз. Он преподавал английский язык и, между прочим, стал одним из величайших гарвардских ученых. Я, правда, понятия не имею, зачем ей понадобилось рыться в его бумагах или толкать на это меня. Чайлд занимался балладами, а не Поэтом. — Я ткнула в сторону ноутбука: — К интернету подключен?
Бен с кивком подтолкнул мне компьютер. Я открыла HOLLIS, Гарвардский библиотечный онлайн-каталог, и напечатала два слова: «Чайлд» и «корреспонденция». Возникло белое окно с гарвардским девизом — «Veritas», или «Истина», синий курсив среди алой филиграни дубовых листьев в левом верхнем углу.
— «Фрэнсис Джеймс Чайлд, — прочитал Бен из-за спины. — Корреспонденция, 1855–1896». Вот дерьмо! — простонал он. — Стоило ли стараться, если поезд три часа как ушел?
— Еще не ушел. — Я медленно покачала головой.
— Хочешь сказать, ты не заметила, где сегодня рвануло? В «Уайденере»!
— Смотри, — сказала я, показывая в экран. — Поисковый шифр РУ Ам 1922.
— Эврика! — воскликнул Бен. — Как же я раньше не догадался!
— «РУ» — сокращение от «рукописи», — объяснила я, сворачивая страницу. — А значит, письма не в «Уайденере». Они в «Хьютоне» — хранилище редких книг и документов.
— Это еще где?
— В маленьком здании между «Уайденером» и «Ламонтом».
— Другими словами, по соседству. — Он покачал головой. — С чего ты взяла, что соседняя с «Уайденером» библиотека завтра вообще откроется?
— Потому что мы в Гарварде, — ответила я с горькой усмешкой. — Увидишь — в девять все будет работать. Так что поезд еще не ушел, просто мы рано встали.
— Убедила, — отозвался Бен. Тут он наклонился и пощупал мою руку. — Ты точно решила идти до конца?
— Хочешь меня напугать?
— Тебе бы не помешало.
— В любом случае я не отступлюсь.
Бен кивнул, и мне на миг померещилось восхищение в его взгляде. Он прошел к маленькому холодильнику, вытащил банку «Ред булл» и откупорил ее, а потом, прислонясь спиной к морозилке, в задумчивости уставился на жестянку с напитком.
— Ты спишь в самолетах?
— Нет.
— А накануне спала?
— Немного.
Он поймал мой взгляд.
— Урок номер один, боец: от усталости тупеешь. А тупость может быть опасна — как для тебя, так и для окружающих. То есть для меня в данном случае. Посему буду очень признателен, если ты хотя бы попробуешь уснуть. — Бен мотнул головой в сторону двери. — Кровать там. Ванная комната — тоже. Обе в твоем распоряжении.
— Смеешься?
Он и не думал.
— Времени хватит отдохнуть пару часов. Понадобится что — я здесь, снаружи.
Вот вам и партнерские отношения: меня отсылали в кровать, как маленькую. Бесило это ужасно, но я валилась с ног от усталости, поэтому пошла в спальню.
— Спокойной ночи, профессор.
— Хватит меня так называть! — Я захлопнула дверь чуть громче, чем следовало. Передо мной распростерлась огромная кровать с лиловым покрывалом-периной, а на противоположной стене чернел прямоугольник плоскоэкранного телевизора. Из окна открывался еще один чудный вид. Ванная выглядела отдельным материком, сияющим белой плиткой. Я на время обосновалась там, закрывшись от Бена на все двери.
Обжигающий душ иголками колол плечи и стекал в водосток. Я чувствовала, как он уносит с собой мою злость и мрак последних дней. В голове возникали видения: вот огонь лижет полки кабинета Гарри Уайденера, вспыхивает на корешках драгоценных книг. Бурое тлеющее пятно расползается на страницах первого фолио. «Книги, — снова подумала я, и сердце сдавила жалость. — Уникальные, чудные книги».