В конце шекспировского стеллажа я остановилась. Пухлый томик в бумажной обложке сам лег мне в руку, качнувшись под собственным весом. Переиздание первого фолио. Точно такое было у Роз в кабинете — и после исчезло, как исчезли оригиналы из «Уайденера» и театра «Глобус».
Я взяла книгу и пролистала страницы. На полях не было ни точки.
— Снова яковианский magnum opus?
Я резко обернулась. Сзади стоял Бен, ухмыляясь, как чертов Чеширский кот. В руке у него были том Чемберса и мой блокнот с желтыми страницами.
Я успокоилась и в то же время вскипела.
— Письмо переписал?
Он вручил мне блокнот. Я раскрыла обложку.
Там ничего не было.
Я подняла глаза, чувствуя, как свирепею.
— Ты же сказал…
— Спокойствие. — Бен взял у меня блокнот и пошелестел страницами. Оттуда выпал какой-то листок. Бумага была белой, мелко исписанной выцветшими синими чернилами. Я моргнула, переваривая в голове увиденное.
— Да ведь это оригинал!
Бен ухмыльнулся:
— Взял почитать на дом.
— Ты что, спятил? — выпалила я бешеным шепотом. — Из «Хьютона» ничего нельзя выносить!
Гарвард был неумолим в отношении библиотечных правил. Как-то ночью, лет за десять до Войны за независимость, когда в колледже была только одна библиотека и держать книги дома строжайше запрещалось, не то от чадящей лампы, не то от каминной искры, упавшей на стопку бумаги или на ковер, — точно не выяснили, — начался пожар. Доподлинно установили лишь то, что ревущий норд-ост вскоре раздул из огонька могучее пламя, которое втихомолку поглотило всю библиотеку, а на прощание завалил ее мокрым снегом.
Холодным утром, на рассвете, президент колледжа, преподобный Эдвард Холиуок, заложив руки за спину, стоически, как Иов, обозревал пожарище: «Господь дал, Господь и взял; да будет благословенно имя Господне!» По преданию, к нему, шлепая по серой от пепла слякоти, подбежал студент, желая утешить старика — вернуть стянутую накануне книгу. По злой прихоти судьбы, этот том стал единственным напоминанием о всех тех, которые Джон Гарвард подарил колледжу веком раньше, вместе с именем.
Президент Холиуок, не чувствуя себя обязанным проявлять к студентам то же смирение, с каким он принял огнь небесный, взял книгу, поблагодарил юношу и тут же отчислил его за кражу.
— Прикажешь отнести обратно? — спросил Бен.
Я, насупившись, выхватила у него письмо и, разбирая старинные вензеля, перечла еще раз. По ходу чтения отдельные фразы вспыхивали, словно прочерченные огнем. «Родившееся в Новом Свете…» — то есть в Америке, как я и подозревала. Может быть, в Штатах. «В нашей далекой глуши»… «На Диком Западе», — подумала я и в сердцах прикусила губу. Толку-то с этого уточнения — Дикий Запад немаленький.
Итак, письмо Гренуилла на поверку ничего не проясняло, а даже, наоборот, запутывало. Хотя если Роз разгадала эту головоломку, сумею и я.
«Один из здешних ребят… игра стоит свеч… у нас в лагере…» Будь он ковбоем, разве не написал бы скорее «здесь, в стойбище» или «на перегоне»? Что угодно, только не лагерь.
Да и что это за лагеря такие? На ум сразу пришли военные лагеря, но в подписи Гренуилла не указывались ни род войск, ни звание. Не упоминал он и о начальстве, приказах, оружии или боях. Да и непохоже было, чтобы писал военный.
«Лагеря». Я зажмурилась и представила палаточный городок среди осин. Мотыги и лопаты. Ямы и рытвины. Рудники. Я открыла глаза.
— Он и впрямь был на Западе, — вырвалось у меня. — В лагерях старателей.
Да, но каких именно? Жертв «золотой лихорадки» или серебряного бума? Калифорнийских? Колорадских? Аляскинских? Аризонских? Я потянулась за письмом. Вот же, в самом начале: «Не всякое золото блестит», — читаем у Гренуилла.
— Искал золото, — сказала я, тыча в строчку.
— Думаешь, он был золотоискателем?
— Я думаю, что искал он золото, а нашел кое-что другое. Здесь каламбур — парафраз пословицы «Не все то злато, что блестит», которая встречается у Шекспира в «Венецианском купце». Скорее всего ненамеренный, может, даже непонятый им самим. В любом случае это мелочи. Главное, что Гренуилл был старателем и читал Шекспира.
— Ты уверена? — спросил Бен. — Очень уж помпезно написано для того, кто полжизни ползал в забое.
— Ну, не все они были безграмотными! — возмутилась я. — Его приятель и вовсе был выпускником Гарварда. По крайней мере учился у Чайлда. Да и Гренуилл, должно быть, от него недалеко отстал. А будь они хоть безграмотными — это мало что меняет. Шекспира на старом Западе знали и любили, как сейчас — кино. Его язык был понятен каждому. Больше того, одичавший горняк, сидя у костра, мог без запинки цитировать «Ромео и Джульетту» или «Юлия Цезаря». Ковбои учились читать по его сочинениям, а лучшие актеры то и дело пускались вокруг мыса Горн в Калифорнию, чтобы в тряских фургонах доехать до рудников и сыграть «Гамлета» перед старателями. Хороший актер мог за месяц заработать там вдесятеро больше, чем за остальные одиннадцать на подмостках Нью-Йорка и Лондона, — на сцену частенько кидали самородки и мешочки с золотым песком…
— Отлично, профессор, — усмехнулся Бен.
— Не называй меня…
— Не нравится прозвище — веди себя иначе. Уже и сказать нельзя, что знание Шекспира не дает способности писать его языком! — Он взял письмо, проглядел по диагонали. — «Вы, сударь, слывете образчиком дивной мудрости…» По-твоему, старый горняк мог такое сочинить?
— А с чего ты взял, что он был старым? — возмутилась я. — Вспомнил чокнутого деда с кайлом из кино? — Чем больше я об этом думала, тем больше уверялась в своей правоте насчет рудников. — Сам-то можешь предложить что- то лучше?
— Нет, но мне не нравится, куда это может нас завести.
— Всего-навсего в Юту.
— В Юту? — Он прыснул. — Не первое, что приходит на ум в связи с Шекспиром. Да и с золотом — тоже.
— Сразу видно, ты не бывал на их Шекспировском фестивале. — Я провела рукой по полке. — Ты говорил, «Глобус» в Лондоне не к месту? Погоди, еще увидишь его в Седар-Сити, среди красных гор…
— Шутишь?
Я покачала головой.
— Думаешь, Гренуилл там играл?
— Его построили только в семидесятых. И я по-прежнему думаю, что Гренуилл искал золото. И об этом мы узнаем из Шекспировского архива Юты.
Назвать его архивом можно было с натяжкой. Он скорее походил на информационный центр, базу данных в ее старом понимании — сквозную картотеку всех имен, событий и мест, так или иначе связанных с Шекспиром к западу от Миссисипи. В коллекции архива были и скромные экспонаты, но, как известно, первопроходцы чаще выражали свою любовь к Шекспиру монументально — под стать грандиозным диким просторам, которые считали своим долгом покорить. В результате многое из названного в его честь — шахты, города, водохранилища, даже реки и горы — в запасник не попало. Что нельзя было собрать или скопировать, наносилось на карту.