— И наука тоже, — возразила я. — Чьи теории строятся на фактах.
— А вы, значит, просеяли их все? Все до последнего? — Она обернулась к Бену. — Стратфордианцы распоряжаются университетами и институтами, включая этот. А университеты распоряжаются истиной. Они не учат сомневаться, оспаривать доказательства. Насаждают лишь то, что сами приняли за аксиому.
— Нечестно получается.
— Правда?
— Мне надо было давно догадаться, — простонала я. — Должно быть, это увлечение Гамлетом сбило меня с толку. И Эльсинор…
— Кстати, об Эльсиноре, — подхватила Атенаида, довольная собой. — Оксфорд и был истинным Гамлетом — внутри Эльсинора, внутри Шекспира.
Бен только и успевал переводить взгляд с меня на нее.
— Истинным Гамлетом?
— Оксфордианцы считают, что граф Оксфорд писал Гамлета с самого себя, — пояснила я.
— Вы меня разочаровываете! — заквохтала Атенаида. — А кто сказал: «Сюжет «Гамлета» столь во многом перекликается с историей жизни Оксфорда, что это обстоятельство заслуживает пристального изучения»?
Я уставилась на нее во все глаза. Она процитировала мою диссертацию! Я думала, слова «наслышана о ваших трудах» относились к моей театральной, а не научной работе. Никто не читает чужих диссертаций, даже родные матери.
— Перекликается, Атенаида, а не списана.
— Как бедный конюх, сын перчаточника из Стратфорда, посмел обличить одного из самых знатных людей страны? Откуда он мог знать подробности?
— Все их знали. Точно так же, как сейчас все наслышаны об извращенных пристрастиях Майкла Джексона. Богатые и знаменитые всегда были на виду, а кое-кто этим даже бравировал. Мне только одно непонятно: зачем? Зачем вам — или кому еще — мешать с Оксфордом того, чьим именем подписаны пьесы?
— Затем, что содержимое пьес для меня важнее обложек, — без прикрас ответила Атенаида. — Тот, кто их написал, имел всестороннее и глубокое классическое образование, имел доступ к хорошим книгам. У него были аристократичные взгляды и привычки вроде любви к псовой и соколиной охоте; он знал английскую провинцию с позиций землевладельца. Не доверял женщинам, обожал музыку и презирал стяжательство. Был сведущ в тонкостях английского законодательства и мореходства, знал итальянский и мог изъясняться на французском и латыни. А главное, он жил и дышал поэзией. Насколько можно доказать — только из фактов, не беря в расчет пьесы, — Уильям Шекспир из Стратфорда не обладал ни одной из этих черт. Следовательно, автор — не он. — Она торжествующе уселась в кресло перед окном. — Оксфорд, напротив, удовлетворяет всем перечисленным требованиям.
— Кроме одного, — возразила я. — Он умер на десять лет раньше. Мы охотимся за «Карденио», или вы не помните?
Пьесой, изданной в тысяча шестьсот двенадцатом. Как мог человек, умерший в каком — тысяча шестьсот пятом?
— Шестьсот четвертом.
— Тем более. Так вот: как мог он написать пьесу через восемь лет после собственной смерти? И речь идет не об одном «Карденио»: «Макбет», «Отелло», «Король Лир», «Буря», «Зимняя сказка», «Антоний и Клеопатра» — большая часть его яковианских пьес вылетает в трубу. Не многовато ли жертв ради знатной родословной?
— Подумаешь, даты, — пожала плечами Атенаида. — Настоящие теории перед датами не отступают. Особенно теми, которые родились в академических стенах. Да, «Карденио» впервые сыграли в тысяча шестьсот двенадцатом, но написать его могли значительно раньше. Вот еще вариант: в тысяча шестьсот четвертом Оксфорд заказал или выполнил сам перевод «Дон Кихота». Потом написал половину пьесы и умер. Несколько лет спустя перевод был опубликован, а еще позже друзья графа и сын попросили Джона Флетчера доделать пьесу и поставили ее в театре — выбрав самый удобный момент, чтобы унизить тем самым своих давних врагов, Говардов. — Тон Атенаиды стал вкрадчиво-провокаторским. — Уж вы-то помните, что они враждовали? — Она обратилась к Бену: — Отец семейства, старый граф Нортгемптон, был другом Оксфорда и двоюродным братом, но когда пришел миг спасать свою говардскую шкуру, обвинил Оксфорда в педерастии.
— Хватит, Атенаида! — взорвалась я. — Все это нелепость. Сплошные «если бы» да «кабы». Ваша нить рассуждений петляет, как пьяный заяц, там, где можно пройти по прямой.
Она фыркнула:
— А вам проще верить, что полуобразованный, а может, даже неграмотный провинциальный чурбан, сын перчаточника, писал гениальные пьесы, предвосхищая развитие теологии, права, дворцового этикета, истории, ботаники и охотничьего искусства?
Она встала и принялась ходить по комнате, разглядывая портреты придворных на стенах.
— «Вер» — это латинский корень, означающий «истинный». Отсюда и всяческие каламбуры — любимая забава средневековой аристократии, — связанные с фамилией графов Оксфордов. Поэтому они взяли себе фразу «Vero nihil verius» в качестве девиза. Так случилось, что это и мой девиз: моя девичья фамилия Девер — искаженное «де Вер». Не иначе за то, что одна из ветвей рода «наследила на стороне». А мое имя… Отец выбрал его не случайно. Оно — попытка приблизиться к началу. Атенаида — вариант прозвища грозной Афины, бряцающей медью, потрясающей копьем [30] . — Последние слова она произнесла с помпой, глядя Бену в глаза. — Оксфорда, первого среди себе подобных, называли баловнем Афины, часто сравнивали с ней. «Глаза его блещут, взгляд сотрясает копья…»
— Здесь ошибка перевода, и вы это знаете, — перебила я. — «Vultus tela vibrat»: «взгляд твой сверкает, глаза мечут дротики».
— Ага, вам знакома цитата! — восторженно отозвалась она. — Хотя перевод все равно неточен. «Мечут стрелы» — возможно. Но не дротики. Вас послушать, представляешь себе вечер в пабе, а не королевский турнир.
— Отлично, стрелы так стрелы. Но не копья.
Атенаида пожала плечами:
— «Телум» — общее название метательного оружия, без уточнений. Однако «вибрат» значит «трясти», отсюда — вибрация. Теперь позвольте обратить внимание: стрелами не трясут, как и дротиками. Потрясают копьем. В частности, Афина — с тех пор, когда мир услышал первые гимны Гомера три тысячи лет назад. В них сероглазая богиня вышла из головы Зевса в полном боевом облачении, потрясая копьем, и воинственный клич ее раскатился по небу, поколебав океан, землю и даже священный Олимп.
— Малютка получилась с характером, — вставил Бен, а я чуть не поперхнулась со смеху.
Атенаида сделала вид, будто не слышала.
— Главное, — продолжала она, — что в латино-английских словарях эпохи Возрождения «вультус» имеет значение «воля» — наряду со «взглядом» и «выражением лица». Что дает нам право перевести «Vultus tela vibrat» как «Уилл Шекспир». — Она победно повела глазами.