— Далеко отсюда до ранчо Хименесов? — спросила я.
— Два часа езды, — ответила Атенаида. — Если поспешим, через час будем в Аризоне.
— Тогда передайте, чтобы ждала нас к пяти.
— Библия не продается, — предупредила Атенаида.
— А нам и не нужно ее покупать. Хватит одного просмотра.
Атенаида отложила телефон и подняла бокал:
— Vero nihil verius!
Мы чокнулись и выпили. Я подхватила кипу книг со стола и отнесла к сейфу. Мэттью шел рядом с такой же кипой.
За спиной у меня раздался кашель и булькающий хрип. Я оглянулась. Атенаида судорожно шевелила губами, но мы не услышали ни звука. Ее лицо покраснело, бокал из руки выпал и разбился вдребезги, а через миг она осела на пол.
Мы подскочили к ней. Пульс еле прощупывался. Трудно было сказать, дышит она или нет.
— Звони девять-один-один! — крикнула я, падая на колени.
— Я знаю, как делать ис… — начал Мэттью.
— Бегом! — Меня уже трясло. — И разыщи Грасиэлу!
После секундного колебания он поднял телефон Атенаиды. И тут свет в доме погас.
Сердце как будто остановилось. В темноте не было видно ни зги, а я все давила Атенаиде на грудь, надеясь ее оживить.
— Ты где? — заикнулся Мэттью.
— Грасиэла! — рявкнула я.
Он ушел.
Я не переставала толкать, перенося весь свой вес на ладони, потом начала делать искусственное дыхание. Глаза понемногу привыкали к темноте. Два выдоха — пятнадцать толчков, снова выдох… «Дыши, черт тебя побери!»
Я остановилась послушать биение сердца и заодно проверить пульс. Пульса не было. Дыхания — тоже. «Нет жизни, нет», — как говорил сэр Генри, глядя на миссис Квигли.
Сейчас было иначе. Атенаида лежала среди осколков белого и синего хрусталя, рядом с лужей «Пино» и как будто не желала просыпаться. Стеклянное крошево тускло искрилось в темноте.
Где же Мэттью? Где Грасиэла? Кто-нибудь!
В памяти всплыл еще один голос. Кричала женщина: «Нет, неправда, Гамлет — питье, питье! Отравлена! Питье!» [47] Слова Гертруды, матери Гамлета, исторгнутые на сцене «Глобуса» под палящим июньским солнцем.
Я села, провалилась в ужас. Посреди Эльсинора, на застланном тростником полу лежала королева, а у ее ног растекалось пролитое вино.
Нет, не верю. Только не Атенаида. Только не теперь.
Я снова согнулась над ней. «Дыши!»
За спиной что-то вдруг тихо зазвенело и щелкнуло. Дверь! Мэттью вернулся! Я было открыла рот, чтобы рассказать ему о королеве, как меня снова окатило холодом. Уходя, Мэттью дверь не запирал. Значит, вошли откуда-то еще. Тут я вспомнила, где и когда слышала этот звук. Потайной ход в камине!
В комнате по-прежнему было темно. Сколько я ни таращила глаза, ничего, кроме смутных теней и неясных бликов то тут, то там, различить не смогла. Я встала и медленно, молясь про себя — только бы не хрустнуть стеклом, — начала красться вдоль стены. Где-то там был еще один выход — я видела, как Грасиэла им пользовалась.
В центр зала ударил луч фонаря. Я вжалась в стену. Атенаида лежала на спине, раскинув руки. Ее костюм измялся и запачкался вином. Что-то мягкое шлепнуло меня по руке. Я застыла. Оказалось — гобелен. Деваться больше было некуда, и я нырнула за него. Оставалось только положиться на темноту.
Шаги приближались к центру зала. Пятно света скользнуло по ткани перед моим лицом и исчезло. Я напрягла слух. Бесполезно. Потом шаги застучали снова, на этот раз — удаляясь. У меня вырвался вздох облегчения.
В ту же секунду гобелен пронзил нож. Я, охнув, увернулась. Кинжал раскромсал ткань, оцарапав мне плечо. Я попятилась и лягнула напавшего. Штанга карниза, на которой держался гобелен, рухнула вниз, закутав нас обоих в ткань. Убийца вцепился в меня сквозь нее. Я выкручивалась и отбивалась, как могла, но чужие руки уже схватили меня за шею, скрутили жгутом гобелен, стали давить. Я вслепую сопротивлялась, чувствуя, как в глазах все меркнет под наплывом тьмы, сквозь которую вспыхивают яркие, как плевки лавы, пятна. Я боролась с обмороком, твердя как заклинание: «Не дам себя задушить. Не дам превратить себя в Лавинию. Не дам!» Под руку попалось что-то твердое. Нож! Я нащупала рукоятку и ударила изо всех сил. Лезвие ушло целиком, но убийца не отпускал. Тогда я отвела руку и ткнула его еще раз. Раздался гортанный вскрик, и на меня навалилось что-то тяжелое. Тело.
Я сбросила его вниз и стала, извиваясь, выбираться из гобеленового кокона. На полу ледяной коркой застыло пятно лунного света. Нож у меня в руке стал липким от крови. Немного натекло мне на ноги, просочившись из-под рубашки убитого.
Еще шаги! Я обернулась, тыча ножом в темноту.
Оказалось — Мэттью, по-прежнему с телефоном в руке.
— Не могу найти… Боже мой!
Я попятилась, не убирая ножа.
— Кэт, это же я, свой!
Меня начало колотить.
Мэттью подошел, вытащил из моей руки нож и обнял со словами:
— Что случилось?
— Он пытался меня убить! — Я кивнула на тело.
Мэттью наклонился и отдернул край гобелена. Я увидела прядь седых волос.
Сэр Генри.
Я попятилась.
Мэттью присел на корточки, проверил пульс. Потом откинулся на пятках, качая головой.
— Ты спряталась за гобеленом?
Я кивнула.
— Полоний, — проговорил он. — Советник короля, которого Гамлет заколол, будто крысу.
Я почти не слышала, что он говорит. Сэр Генри погиб. Я его убила.
— А что с Атенаидой? — спросил Мэттью.
Я оторопело взглянула на него.
— Гертруда, — тихо вырвалось у меня.
Он поспешно встал и подошел к Атенаиде, но и ее было уже не спасти.
— Кэт! — загудели стены от чьего-то яростного рева.
Мы застыли на месте. Это был Бен!
— С какой он стороны? — глухим голосом спросил Мэттью.
Бен снова взревел, да так, что весь дом затрясся. Видимо, он проник в систему потайных ходов, проложенных внутри стен, а значит, его можно ждать откуда угодно — хоть из-за камина — в любой момент.
— Возьми телефон, — сказала я Мэттью, схватила дневник Офелии со стола и бросилась к двери. Мы неслись по коридору тем же путем, что и пришли, шарахаясь от каждой скользящей тени, каждого дверного проема. Наконец впереди показалась занавесь, за которой заканчивался Эльсинор и начинался бар в стиле провинциального салуна. Мэттью откинул качающийся полог. В баре было тихо.
Я прошла к двери. Снаружи стояла машина, пыхтя двигателем, но за рулем никто не сидел. Я обогнула капот и снова застыла на месте. На земле у водительской дверцы лежала Грасиэла. У нее было перерезано горло.