В этой кофейне под названием «У Гимбела» продавались вкуснейшие французские шоколадные пирожные, ну прямо воздушные; потому он и торчал здесь за высоким столом у окна третий день кряду. Сейчас на него никто не обращает внимания, но позднее, когда полиция спросит у продавщицы, не видела ли она в последнее время чего-то или кого-то необычного, девушка скажет: «Приходил тут один несколько дней подряд. Никогда его раньше не видела». И тогда они покажут ей фоторобот Байрона Бонавиты и спросят, не похож ли он на того посетителя. Если учесть, что изображение сделали семь лет тому назад, то она ответит: «Да-а, пожалуй, это мог быть и он, только слегка постаревший и погрузневший». И снова назавтра газеты запустят облаву на Бонавиту. Как же все стало предсказуемо!
Час тому назад он заходил в расположенную напротив кофейни клинику и попросил дать ему какие-нибудь брошюры. На дворе стояла типичная для севера Калифорнии прохладная погода. Понятно, почему люди готовы платить целое состояние, чтобы снимать здесь жилье. Если бы не землетрясения и особенности его работы, не позволявшие ему заводить постоянное пристанище, он бы задумался о переезде в этот край, где можно было бы наслаждаться умеренным климатом, типичным для побережья, и французской выпечкой. Правда, были бы в таком переезде и свои минусы. Соседи, например. Здесь, конечно, тоже попадались его единомышленники, но крайне редко.
Девушка в клинике протянула ему из-за стойки пачку книжечек с информацией (дезинформацией, так точнее), Микки взял и попросил разрешения воспользоваться туалетом. Охранники здесь были какие-то излишне расслабленные, наверное, потому что он никогда раньше не бывал в северной Калифорнии. Они, видимо, считали, что остались за пределами поля зрения Байрона Бонавиты. В туалете пахло спиртом и апельсинами. Он сделал свое дело, вымыл руки и вышел. Потом перешел дорогу, заказал кофе и пирожное и полистал брошюры из клиники. Там были фотографии счастливых семейств, избавившихся наконец от отравлявшего их жизнь стресса, связанного с бесплодием, или наследственным заболеванием, или с непредсказуемостью времени зачатия, когда оно происходит естественным путем, или с бюрократической морокой усыновления, или со всем сразу.
Пятнадцать минут тому назад медсестра из клиники зашла в кафе и забрала шесть порций кофе, которые она, должно быть, заказала по телефону. Когда она встретилась с ним взглядом, ее движения слегка замедлились. Может, она видела его только что в клинике, а может, заметила у него в руках взятые там бумажки. Ну и что, ничего особенного: потенциальный пациент изучает информацию за чашечкой кофе. Вот если бы медсестра поговорила с девушкой за прилавком, и они бы сопоставили свои наблюдения, и его поведение показалось бы им подозрительным, тогда, конечно, все пошло бы вкривь и вкось, но она этого не сделала. Она взяла картонную подставку с шестью чашками кофе, проверила, плотно ли сидят на них крышки, кинулась назад, в клинику, и перебежала четырехполосную дорогу рывками, то ускоряясь, то останавливаясь. Удивительно ли, что Микки в общем-то беспечен? Уж слишком невелики шансы, что кто-то сложит два плюс два — сведет воедино свои подозрения и получит четыре — картинку, похожую на заговор.
Микки допил кофе и посмотрел на часы. Надо же, позже, чем он думал. Вот бы во всех городах, где располагались клиники новых методов оплодотворения, были такие вкусные пирожные и чудесные кофейни, в которых время летит так быстро, что и не замечаешь. Он собрал в стопку брошюры и засунул в карман зеленой ветровки. Помахав девчушке за прилавком («Черт возьми, офицер, я ведь и правда помню этого Байрона Бонавиту. Он сидел вон там, у окна, и все смотрел на здание клиники, а потом встал и ушел. И еще ручкой мне помахал, доброжелательно так…»), Микки толкнул стеклянную дверь, вышел на улицу, вдохнул пахнущий морем воздух, не слишком горячий и не слишком холодный, и направился к своей машине, припаркованной на достаточно солидном расстоянии, чтобы не проталкиваться потом сквозь ряды пожарных и черно-белых автомобилей.
Когда мужской туалет клиники взлетел на воздух, он успел отойти уже метров на восемьсот. Грохнуло здорово: звук был такой, будто кто-то, укрытый гигантской подушкой, ударил в стальной барабан. Как и все люди, находившиеся в тот момент на тротуаре, он оглянулся; встречаясь глазами с прохожими, он выглядел так же растерянно, как и остальные, как бы говоря: «Это еще что за чертовщина?» Повременив немного, он быстро зашагал к машине, что тоже выглядело совершенно естественно: человек торопится поскорее попасть домой, включить телевизор и узнать из новостей, что произошло и откуда там, вдали, валит зловеще черный дым.
Провозившись три недели с программой и фотографиями играющего в футбол Джастина, Дэвис получил пятьдесят четыре портрета: все разные, для каждого свой набор параметров. Исходя из распространенного полицией описания преступника, Дэвис решил, что убийца был не старше тридцати пяти лет, поэтому смоделировал несколько вариантов лица Джастина: в двадцатилетнем, тридцатилетнем и даже сорокалетнем возрасте. Те, на которых Джастин был еще старше, смотрелись настолько нелепо и неправдоподобно — на них он выглядел настоящим австралопитеком, — что эту серию Дэвис даже не стал принимать в расчет.
Остальные изображения он прикрепил клейкой лентой к стенам своего кабинета в подвале, между, а кое-где и поверх имен родственников. Пока что он ни в чем не мог быть уверен. Не было у него никаких оснований выбрать одно из этих лиц и отбросить остальные. И все же некоторые характерные черты можно было разглядеть уже сейчас, например, форму век, размер рта, углубления у самых мочек ушей. Насчет волос у Дэвиса были сплошные сомнения. Откуда он мог знать, как стригся убийца, длинно или коротко, какую прическу носил. А может, он и вовсе полысел за это время.
Ночи напролет Дэвис просиживал в комнате и запоминал все эти лица. В его мозгу они отпечатались как лица членов банды или секты. Тридцать шесть злодеев — и все в ответе за смерть его дочери. У дьявола множество, обличий — так и у этого монстра множество голов.
И это было ужасно. Как же теперь решить, какое из этих лиц ненавидеть? Откуда было взяться долгожданному катарсису, когда он не знал, на кого из них направить свою ярость? Напрасно он надеялся закрыть эту главу своей жизни; не покончив с одним, он вынужден был открыть другое дело. Имя убийцы Анны Кэт по-прежнему оставалось для него загадкой, а тут еще и лица — столько вариантов, а какой выбрать — непонятно. Просто с ума можно сойти.
Дэвис вглядывался в них, беседовал с ними, пытался представить себе их сознание и проникнуть в него, пока наконец не нашел одного, казавшегося особенно жестоким. Особенно бессердечным. Он убрал остальные портреты в ящик стола и сконцентрировался на нем одном. Подолгу сидел он в своей голубой комнате напротив единственного листка бумаги и пытался представить себе реального человека. Прошло три недели. Осенние дни стали сумрачными и холодными. А Дэвис все пытался убедить себя в том, что это и есть лицо его врага. Пытался поговорить с ним. Понять его. Принять таким, как есть. Это же было его главной целью — принять все как есть, ведь так?
Но он просто не мог этого сделать. Слишком уж много оставалось сомнений. Неужели из-за этого он решился рискнуть своей карьерой? И карьерой Джоан? Неужели из-за этой вот нарисованной и раскрашенной компьютером картинки, которую он, Дэвис, наугад выбрал из кучи других? Почему именно эту, а не какую-то другую? Только потому, что таким представлял себе Дэвис настоящего убийцу. Лысым. Злобным. С пустыми глазами. Вполне возможно, что реальный убийца выглядел совсем не так. Ведь Джоан оказалась жертвой насилия как раз потому, что тот парень не выглядел как насильник. Анна Кэт была отнюдь не наивна. И потом, она же помнила, что какой-то ненормальный чуть не убил ее отца. А значит, убивший ее псих скорее всего на психа был вовсе не похож.