— Да-да, конечно, — смутилась мать.

— Наверное, я пойду. Устал с дороги.

Она поцеловала его в щеку.

— Спокойной ночи, сынок.

Бабушка крепко обняла Джеймса и прошептала:

— Сладких снов тебе, детка.

Отец, не отрывая глаз от экрана, пробормотал:

— До завтра, сын.

— Мы предложим несколько советов тем, кто хочет оживить и украсить свой внутренний дворик, — добавил телевизор.

~~~

Джеймса мучила бессонница. Матрас был жестким и узким, подушка слишком тонкой. Радиатор время от времени издавал странный лязг. Как и во времена его детства, свет в коридоре не тушили, и сквозь квадратное окошко над дверью он падал на потолок и дальнюю стену. Слишком уставший, чтобы думать, Джеймс бесцельно пялился в залитый светом угол. Наконец угол стал расплываться, и Джеймс закрыл глаза.

Часы шли, но сон не приходил. Он снова открыл глаза и прищурился. Угол казался черным, а поверхность стены отливала молочной белизной. Однако чем пристальнее Джеймс всматривался, тем сильнее было впечатление, что черный и белый смешиваются в один цвет. Спустя некоторое время Джеймс понял, что угол живет собственной жизнью. Когда Джеймс вдыхал, угол увеличивался в размерах, когда выдыхал — съеживался. Иногда угол казался крошечным, как далекая звезда, иногда заполнял всю комнату и, словно злобный дух, нависал над Джеймсом, грозя раздавить. Джеймс попытался привстать, но не мог сдвинуться с места. Теперь он знал, что угол пульсирует, медленно увеличивается в размерах и скоро заполнит собой комнату — и тогда Джеймс просто задохнется под одеялом. «Мамочка», — попытался он промямлить, но голос не слушался. Джеймса затопил ужас.

Ему снова было пять лет, и его душил приступ астмы.

Джеймсу было тридцать, и его мучила бессонница.

Раздраженный, он встал и оделся, решив проветриться. Внизу Джеймс натянул пальто, отыскал запасной ключ и вышел на улицу. Дождь прекратился, но тротуары еще не высохли. Снег, обещавший валить всю ночь, не сдержал обещания. Джеймс бездумно брел по улице.

Вскоре он понял, что узнаёт местность. Джеймс стоял в центре футбольной площадки. Впереди в темноте маячило здание начальной школы. Здесь, в возрасте от четырех до десяти, он проводил все свободное время. Пока Джеймс пересекал грязную площадку, в голове кружились образы из далекого прошлого: вот мальчишки бегут по футбольному полю; для оставленного после уроков юного футболиста время ползет как черепаха; черные, зеленые и белые куртки с мехом, которые он в то время носил; учитель мистер Мюррей, которого все боялись и у которого противно пахло изо рта; страхолюдина Лидия Найт, которая согласилась за двадцать пенсов показать ему кое-что в уголке за занавеской. Так значит, его память восстанавливается! Он больше не никто. Когда-то эта местность была частью его жизни, и вот, при взгляде на нее, он смог воссоздать события прошлого, он их вспомнил!

Но каким же крохотным стало все с тех пор! Неужели это приземистое здание и есть вместилище его детских надежд и страхов? Наверное, дело в том, что я вырос, подумал Джеймс. А ведь когда-то сидел на таком же пластиковом стульчике и восхищенно озирал из окна казавшееся громадным зеленое пространство. Неужели это действительно был я? Неужели я когда-то был ребенком?

Джеймс подошел к окну и заглянул в классную комнату: школьные парты белеют в темноте, на стене висит доска, с потолка свисает Санта-Клаус из рулона туалетной бумаги и мишуры. Внезапно Джеймса пронзило острое чувство вины. Что-то не так с этим святочным интерьером и темнотой, которая словно смеется над его невинностью. Что-то не так с этим взрослым, который бродит впотьмах и вынюхивает детские секреты. Когда-то Джеймс был здесь своим, теперь он — незваный гость, заплутавший в поисках выхода. В столовой стулья перевернуты и аккуратно составлены на столах. В спортзале к стене прислонены обручи. Наконец Джеймс обнаружил тропинку, которая вывела его к шоссе. Он оглянулся, и сердце зашлось от странной боли.

Джеймс поднимался по дороге к вершине холма. На часах — три ночи, мирный пригород спал. Должно быть, здесь живут тысячи, думал Джеймс, и только я один бодрствую. Интересно, это они видят меня во сне или я их? Голова кружилась от усталости. Он читал названия улиц: Денбери-роуд, Оукфилд-клоуз, Чэпел-лейн, и перед мысленным взором вставали картины: в одном из этих домов он раздевает девочку постарше по имени Шэрон; в пабе, что в конце того переулка, его выворачивает наизнанку прямо на чьи-то ботинки; в рощице вон за тем садом он с приятелями строит шалаш.

Уставившись под ноги, Джеймс шел не разбирая дороги, пока не обнаружил, что забрел в незнакомую местность. Он огляделся: темные окна домов; дорога, поросшая травой обочина, чуть дальше молодые деревца; круги оранжевого света, а вдали чей-то силуэт под фонарем. Вокруг стояла тишина, но внезапно в голове зазвучала музыка — надоевший, бесконечно повторяющийся куплет, словно заело пластинку. С каждым шагом улица менялась: дома росли вверх и ветшали на глазах; дорога расширялась, по одну сторону тротуара выстраивались припаркованные машины; палисадники перед домами съеживались в размерах и уступали место железным калиткам. Рядом с ним стояла девушка. Она прислонилась к нему, и Джеймс обнял девушку за плечи. На ней было длинное тяжелое пальто с шелковой подкладкой. Пахло от девушки странно знакомыми сладковатыми духами. Они медленно шли рядом, словно никуда не спешили или оттягивали расставание. Ее голова склонилась на его плечо, Джеймс ощутил ее волосы на лице и вдруг вспомнил имя — и вот оно уже готово сорваться с уст, губы разжались, кончик языка коснулся бугорка на нёбе… Прямо перед ними в свете фонаря возник силуэт полисмена. Мгновение он рассматривал парочку, затем вежливо поздоровался. В ответ Джеймс кивнул. Девушка что-то пробормотала, и Джеймс ощутил на шее теплое дыхание.

И тут случилось что-то несуразное, что-то невыносимое — в тот миг, когда Джеймс ощущал себя на вершине блаженства, все изменилось. Он больше не шел рядом с девушкой по тротуару, а словно смотрел на гуляющую парочку откуда-то сверху. Воздух потеплел, запахло жимолостью, и вся благодать этого вечера сменилась страхом, гневом и раздражением. Он снова произнес про себя имя девушки, затем все вокруг потемнело, и Джеймс уже не знал, где находится.

Он растерянно огляделся. Дорога полого поднималась вверх. Вдохнул. Воздух пах бетоном, отсыревшим деревом и кошачьей мочой. И тут до него дошло: это же не Лаф-стрит, да и вообще не Г., а пригород, где он вырос! Джеймс покорно вздохнул и поплелся вперед. Все равно это происходит не на самом деле, очередная галлюцинация из прошлого, обреченно думал он. Джеймса не отпускало предыдущее наваждение: благодать и гнев; одно воспоминание с двумя лицами; успевшая стать навязчивой мелодия…

Хотелось прогнать наваждение, поэтому Джеймс решил сосредоточиться на настоящем. Тропинка. Весь пригород пронизан сетью таких вот тропок — узких, извилистых, затененных. Ту, по которой брел Джеймс, с обеих сторон окружали высокие изгороди, а над самой тропинкой нависали ветки. Казалось, она никогда не кончится. Лодыжки ныли, и Джеймсу пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Во внезапно наступившей тишине Джеймсу почудились шаги. Он обернулся — никого, сплошная темень, затем прислушался — ни звука, только кровь шумит в ушах. Еще одна галлюцинация, подумал Джеймс и медленно побрел вперед.