Просматривая жалкие потуги своей соперницы, которые вряд ли когда-нибудь будут выставлены, Салли тем не менее признала: обнаженные автопортреты ей вполне удались. Она уже хотела закрыть папку и подняться к Саймону — и вдруг застыла.
Сама работа была посредственной, но она сразу узнала мужчину, к которому прильнула полуодетая Наташа.
Салли стало не по себе. Она захлопнула папку, быстро прошла через зал и поднялась наверх. Саймон стоял в углу галереи и разговаривал с мужчиной, на плече у которого болталось несколько фотокамер.
— Салли, — сказал Саймон, делая шаг ей навстречу, — это Майк…
Но Салли проигнорировала их обоих и бросилась к двери, слезы текли у нее по щекам. Выскочив на улицу, она свернула направо с желанием убежать как можно дальше от галереи. И остановилась как вкопанная. Навстречу ей, держась за руки, шли Наташа и Тони.
Салли шагнула с тротуара в надежде перебежать улицу, пока они ее не заметили.
Раздался визг тормозов: водитель автофургона опоздал на какое-то мгновение — и Салли бросило на дорогу головой вперед…
Придя в себя, Салли пережила настоящий ужас. Моргнула. Кажется, она слышит какие-то голоса. Моргнула еще раз, но прошло какое-то время, прежде чем она смогла различить что-либо вокруг.
Она лежала в кровати, но это была явно не ее кровать. Правая нога, закованная в гипс, поднята вверх при помощи специального блока. Другая нога под покрывалом, с ней, кажется, все в порядке. Они пошевелила пальцами — да, точно, все нормально. Салли попробовала двинуть рукой, но тут к ней подошла медсестра.
— С возвращением в этот мир, Салли!
— И давно я здесь? — спросила она.
— Уже два дня, — ответила сестра, проверяя пульс девушки. — Но вы быстро восстанавливаетесь. Скажу сразу, не дожидаясь ваших вопросов: сломана нога, ну а синяки пройдут задолго до того, как мы вас выпишем. Да, кстати, — добавила она, собираясь перейти к следующему больному, — мне понравилась ваша фотография во вчерашних газетах. Я уж не говорю о комплиментах вашего друга. Интересно, каково это — быть знаменитостью?
Салли хотела спросить, что, собственно, сестра имеет в виду, но та уже мерила пульс соседки.
Может, попросить сестру подойти потом? Но тут появилась другая медсестра — со стаканом апельсинового сока, который она вложила в руку Салли.
— Давайте начнем с этого, — предложила сестра.
Салли не стала спорить и попыталась втянуть жидкость через трубочку.
— А к вам гость, — сказала сестра, когда Салли опустошила весь стакан. — Он давно уже вас дожидается. Позвать?
— Конечно, — ответила Салли. Ей не очень хотелось видеть Тони, но хоть можно будет узнать, что случилось.
Она смотрела в сторону дверей в конце палаты. Наконец они распахнулись, и появился Саймон. Он направился прямо к ее кровати, сжимая в руках букет цветов.
— Мне очень жаль, Саймон, что все так вышло, — сказала Салли, еще до того как он поздоровался. — Я знаю, сколько сил и средств ты потратил на меня. А я так с тобой обошлась. Получается, все впустую.
— Да уж, — согласился Саймон. — Конечно, стены опустели, раз я продал все в первый же вечер. И ничегошеньки не оставил для старых клиентов: они теперь ворчат.
Рот у Салли широко открылся.
— Ты уж прости, но Наташа на фото вышла просто загляденье, а вот ты — не очень.
— О чем это ты, Саймон?
— О том, что Майк Саллис получил-таки эксклюзив, а ты — перелом, — ответил он, похлопав ее по гипсу. — Когда Наташа наклонилась над тобой, Майк щелкал, не переставая. А потом она сказала такое, что даже я не придумал бы лучше: «Самая выдающаяся художница нашего поколения. Если мир потеряет такой талант…»
Салли рассмеялась: Саймон так точно передал русский акцент Наташи.
— Ты попала на первые страницы почти всех газет, — продолжал он. — «На волосок от смерти» в «Мэйл», «Натюрморт на Сейнт-Джеймс» в «Экспресс». И даже «Шлеп!» в «Сан». Посетители буквально ломились в галерею в тот вечер. Наташа была в черном просвечивающем наряде и как заведенная твердила газетчикам о твоей гениальности. Мы продали все картины. Но еще более существенно другое: серьезные критики из толстых газет уже признали, что у тебя действительно есть некоторые задатки.
Салли улыбнулась:
— Романа с принцем Чарльзом у меня, может, и не вышло. Но, похоже, все в результате получилось как нельзя лучше.
— Ну не совсем, — заметил Саймон.
— Что ты имеешь в виду? — забеспокоилась Салли. — Ты же сам сказал, что все картины проданы.
— Да, проданы. Но если бы ты устроила это происшествие несколькими днями раньше, я бы мог поднять цены минимум на пятьдесят процентов.
— А Тони купил «Спящего кота, который никогда не шевелится»? — тихо спросила Салли.
— Нет. Он, как всегда, опоздал. В картину тут же вцепился один очень серьезный коллекционер. А это значит, — добавил Саймон, заметив, что в палату вошли родители Салли, — что мне нужны еще сорок работ, если мы хотим устроить твою вторую выставку уже следующей весной. Так что тебе надо приниматься за дело как можно скорей.
— Да ты посмотри на меня, — рассмеялась Салли. — Как ты себе представляешь…
— Не прикидывайся такой уж немощной, — прервал Саймон и постучал по гипсу. — Нога у тебя не действует, но с руками-то все в порядке.
Салли улыбнулась и посмотрела на родителей, остановившихся у того конца кровати.
— Это Тони? — спросила мать.
— Слава богу, нет, мама! — рассмеялась Салли. — Это Саймон. И он намного важней. Если честно, — призналась она, — я допустила такую же ошибку, когда увидела его в первый раз.
Эти двое мужчин познакомились, когда им было по пять лет: их посадили вместе за одной школьной партой исключительно из-за того, что их фамилии, Таунсенд и Томпсон, шли в классном журнале одна за другой. Вскоре они стали лучшими друзьями, что в их возрасте связывает сильней всех прочих уз. Успешно сдав «одиннадцать плюс», они попали в местную среднюю школу с гуманитарным уклоном, где никакие Тимпсоны, Толли и Томлисоны не смогли вклиниться между ними. Благополучно проучившись семь лет в этом учебном заведении, они достигли того возраста, когда надо устраиваться на работу или поступать в университет. Они предпочли второе — на том основании, что собственное трудоустройство лучше отложить на потом и не вспоминать о нем как можно дольше. При их способностях парни вполне заслуженно получили места в университете Дархэм, на отделении английского языка и литературы.
Жизнь на младших курсах таила в себе не меньше радостей, чем в начальной школе, хоть и несколько иного рода: не столько язык и литература, сколько теннис и крикет, застолья и девушки. К счастью, в последнем из этих пристрастий их вкусы несколько отличались. Майкл, стройный парень с темными курчавыми волосами и шести футов ростом, предпочитал длинноногих грудастых блондинок с голубыми глазами. Эдриен, коренастый малый с прямыми песочного оттенка волосами, питал слабость к миниатюрным, стройненьким, темноволосым и темноглазым девицам. И если Эдриену случалось повстречать где-то девушку, будь то их однокурсница или, скажем, барменша, к которой Майкл испытывал явный интерес — или же наоборот, — каждый из них начинал всячески превозносить достоинства своего друга. Так они прожили в Дархэме душа в душу три счастливых года, приобретя за это время нечто большее, чем степень бакалавра искусств. А поскольку ответы друзей на выпускных экзаменах были не настолько впечатляющими, чтобы дать возможность следующие два года корпеть над написанием «докторского» диплома, им пришлось-таки окунуться в реальную жизнь.