В 145-м — свежевыпеченный хлеб, одного запаха которого было достаточно, чтобы завлечь человека внутрь.
Он смотрел на улицу, видел повсюду прекрасно одетых женщин, спешащих по своим делам, и недоумевал, а была ли вообще мировая война. Похоже, что они никогда не знали, что такое продовольственные карточки.
У дома 147 по Челси-террас Чарли остановился. Открывшийся вид особенно радовал глаз. Это были бесконечные ряды свежих овощей и фруктов, которые он сам продавал бы с гордостью. Две ловкие девицы в зеленых фартуках и еще более шустрый юнец обслуживали покупателя, выбиравшего гроздь винограда.
Чарли отступил назад и уставился на вывеску над магазином. Его приветствовала надпись, сделанная золотыми с синим буквами: «Чарли Трумпер, честный торговец, основавший дело в 1823 году».
«С 1480 по 1532 год», — сказал он. Я заглянула в свой конспект, чтобы убедиться в правильности записи дат, и почувствовала усталость. Это была последняя лекция, и мне хотелось поскорее вернуться на Челси-террас.
Во второй половине этого дня рассматривалось творчество Бернардино Луини. Я уже решила, что моя дипломная работа будет посвящена жизни и творчеству этого непризнанного мастера из Милана. Милан… еще одна причина быть благодарной Богу, что война наконец закончилась. Теперь я смогу ездить на экскурсии в Рим, Флоренцию, Венецию и, конечно же, в Милан, чтобы познакомиться с творениями Луини воочию. Микеланджело, Леонардо да Винчи, Беллини, Караваджо, Бернини — половина мировых шедевров в одной стране, а у меня не было возможности выбраться дальше стен «Виктории и Альберта».
В четыре тридцать звонок возвестил об окончании лекций в этот день. Я закрыла свои учебники и смотрела, как профессор Тилси шаркающей походкой направляется к выходу. Мне было немного жаль старика. Ему пришлось отложить свой уход в отставку, потому что очень многие молодые преподаватели отправились воевать на Западный фронт. Смерть Мэтью Мэйкписа, который должен был читать сегодня лекцию и считался, по словам старого профессора, «одним из наиболее талантливых ученых своего поколения», была «невосполнимой утратой для факультета и всего университета в целом». Я должна была согласиться с ним: Мэйкпис являлся одним из немногих признанных в Англии авторитетов в области творчества Луини. Я успела посетить три его лекции до того, как он записался добровольцем на фронт. Ирония судьбы, по которой такой человек, как он, оказался изрешеченным германскими пулями на заграждении из колючей проволоки где-то посреди Франции, не давала мне покоя.
Я училась на первом курсе Бедфорда. Времени вечно не хватало, и я ужасно нуждалась в Чарли, который освободил бы меня от забот, связанных с магазином. Я писала ему в Эдинбург, в то время как он уже находился в Бельгии; в Бельгию, когда он был во Франции, и во Францию — в тот самый момент, когда он вернулся в Эдинбург. Казалось, что королевская почта была не в состоянии догнать его, да и мне уже не хотелось, чтобы Чарли заочно узнал о моих занятиях, лишив меня возможности самой увидеть его реакцию.
Якоб Коген обещал направить Чарли в Челси, как только тот вновь объявится на Уайтчапел-роуд. Наверное, это будет еще не скоро, к моему сожалению.
Я собрала учебники и сложила их в свой старый школьный портфель, тот самый, который подарил мне мой отец — Тата — в день сдачи экзаменов в лицей Святого Павла. Буквы, которые он с такой гордостью нанес на самом видном месте, уже выцвели, а кожаная ручка почти протерлась, так что последнее время мне приходилось носить его под мышкой, ведь Тата никогда бы не стал покупать мне новый портфель, пока можно было пользоваться старым.
Каким строгим всегда был со мной Тата. Пару раз он даже брался за ремень. Один раз это случилось из-за того, что я тайком таскала у него за спиной плюшки, или, как называла их мать, «сдобу». В то же время он никогда не возражал, сколько бы я ни брала их в лавке, если предварительно спрашивала разрешения. Во второй раз он схватился за ремень, когда я сказала «черт», порезав палец, в то время, как чистила яблоко. Хотя я не воспитывалась в еврейской вере, — моя мать даже слышать об этом не хотела — он, тем не менее, распространял на меня все те стандарты, которые являлись неотъемлемой частью его собственного воспитания, и никогда не терпел с моей стороны, как он иногда выражался, «неприемлемого поведения».
Прошло много лет, прежде чем я узнала, какому осуждению подвергся Тата, когда он сделал предложение моей матери, католичке по вероисповеданию. Он обожал ее и никогда не жаловался в моем присутствии, что ему одному приходится посещать синагогу.
Смешанный брак в наши дни представляется таким устаревшим понятием, но на рубеже столетий он, должно быть, требовал от них больших жертв.
Я полюбила лицей Святого Павла с первого дня, когда вошла в его ворота, и скорее всего потому, что никто в нем не отговаривал меня от усердной работы. Мне не нравилось только, что меня называли «Толстушка». Позднее девочка из старшего класса Дафни Гаркорт-Браун объяснила мне, что это слово в английском языке означает еще и «злючка». Кудрявую блондинку Дафни называли «Воображалой», и, хотя от природы у нас было не много общего, пристрастие к пирожным свело нас вместе, особенно когда выяснилось, что у меня их неистощимый источник. Дафни с радостью платила бы за них, но я не шла на это, потому что хотела, чтобы все думали, что мы дружим. Однажды она даже пригласила меня к себе домой в Челси, но я отказалась, потому что потом мне пришлось бы приглашать ее в Уайтчапел.
Именно Дафни дала мне мою первую книгу по искусству, «Сокровища Италии», в обмен на несколько вафель. И с этого дня я знала, что нашла предмет, которым бы хотела заниматься всю свою жизнь. Я никогда не спрашивала у Дафни, но меня всегда удивляло, почему одна из первых страниц в книге была вырвана.
Семья Дафни была одной из самых известных в Лондоне и, безусловно, принадлежала к тому сословию, которое, по моему представлению, считалось высшим, поэтому я полагала, что, как только покину стены лицея, больше никогда не увижу ее. В конце концов, Лаундз-сквер вряд ли является подходящим местом для меня. Хотя, если быть честной, Ист-энд я тоже не считала подходящим для себя, несмотря на то что там было много таких людей, как Трумперы и Шорроксы.
Что касается Трумперов, то тут я полностью согласна со своим отцом. Мэри Трумпер, по общему мнению, могла считаться святой. Джордж Трумпер был человеком, чье поведение выходило за рамки допустимого, и уж никак он не мог сравниться с его отцом, которого Тата бывало называл «великим тружеником». Молодой Чарли, который, насколько я понимаю, никогда ни на что не годился, по словам Таты, имел, тем не менее, «большое будущее». «Яблоко на сей раз упало далеко от яблони», — предполагал он.
«Бой не так уж плох для гоя, — говорил он мне. — У него будет свой магазин однажды, а может быть, и не один, поверь мне». Я не придавала его словам особого значения, пока смерть отца не лишила меня единственной поддержки в этой жизни.