С трудом оторвав взгляд от стен, я взглянул на Хироси:
— Это и есть то, о чем ты хотел со мной побеседовать после?
Он кивнул:
— Я слышал, ты все это нарисовал в школе?
— Да, это единственное, что у меня неплохо получалось.
— Хм, а ты молодец, — тихо пробормотал он и продолжил уже громче: — Чего нельзя сказать обо мне. Я ничего не смыслю в картинах. Вот сказать, будет на девушку спрос в фудзоку или нет, — это пожалуйста.
— А вот тут я не силен. Каждый дока в чем-то своем.
— Но ведь мне почти тридцать. Бестолково живу, правда?
Мне вспомнились последние несколько лет моей собственной жизни, лишенной какого бы то ни было труда и похожей на гладкий кусок пластмассы. Кто-кто, а я точно не могу служить образцом для подражания.
— Это как посмотреть, — ответил я. — Вот мне в мои почти сорок тоже кажется, что я живу бестолково. Мне вообще не очень понятно, что значит «бестолково».
— Но ведь в твоей жизни был период сильной увлеченности.
— Это было давно. Теперь ничего не осталось. Эти картины собрала Эйко?
— Ага. Ты ведь даже не догадывался, верно? Она просила держать это в секрете.
— Интересно — почему?
— Хотела удивить. Мечтала о том, как ты увидишь их однажды и удивишься. Она так радостно об этом говорила. И ты действительно удивился!
— Еще бы, — ответил я, — ведь я все их оставил в школе. Большая часть картин тогда хранилась в студии, особенно такого размера, — разве в обычном доме найдется для них место? Они так долго валялись на школьном складе, что я думал, их давно уничтожили.
— Кажется, с ними так и собирались поступить, но Эйко решила во что бы то ни стало собрать твои лучшие работы. Это было уже после смерти отца, дом пустовал — идеальное место для картин такого размера. Потихоньку от тебя она съездила в вашу школу и договорилась с руководителем художественного кружка. На складе скопилась масса картин, и он не помнил, сохранились ли среди них твои работы, но сказал, что через полгода склад собираются сносить — на его месте построят новый корпус, а старые картины уничтожат. Эйко ответила, что с удовольствием заберет твои картины, если они найдутся. В итоге картины нашлись, и она буквально скакала от радости.
Разглядывая стены, я вспоминал нашу студию и склад поблизости, где хранились, заботливо переложенные картоном, все работы, когда-либо отмеченные на выставках и конкурсах живописи. Более двухсот картин, от маленьких до огромных, и количество их постоянно росло, поэтому я был уверен, что мои работы давно уничтожены. Кстати, именно там, на газоне между студией и складом, я впервые увидел Эйко. Перед моим внутренним взором пронесся зеленый весенний газон, залитый прозрачным светом, и рыжая патока лака, сверкающая на солнце и стекающая по белым холмикам цинковых белил.
Я вновь взглянул на Хироси:
— Когда Эйко ездила в школу?
— Примерно за год до смерти. Как раз перед тем, как я совершил преступление. Помнишь, вы с ней приезжали в Киото? По-моему, это было уже после ее поездки в школу.
— А когда собирались сносить склад и строить новый корпус?
— В марте следующего года. То есть через месяц после того, как мне вынесли приговор. Короче, все это происходило одновременно с судом надо мной.
— В марте восемьдесят девятого?
— Ну да. Мне тогда дали условный срок, и я начал жизнь праведника. Эйко велела взять в прокате грузовик и перевезти на нем все эти картины по скоростной дороге Томэй в Киото. Она была умной и жесткой, умела командовать людьми.
Я улыбнулся. Учитывая мою тогдашнюю загруженность, от меня несложно было скрыть любой секрет. Узнав, что Хироси вынесли условный приговор, и вздохнув с облегчением, я буквально на следующий день улетел в Париж на поиски места для очередной съемки. Мне снова вспомнилось, как мы сидели в сумерках на берегу реки Имадэгава и она сказала: «Когда мне исполнилось тридцать…» — и тут же поправилась. Что она имела в виду? Может быть, боялась, что картины уже уничтожены. Это было в сентябре. Тридцать ей должно было исполниться только через полгода, в марте.
— Но почему ты мне до сих пор ничего не говорил об этих картинах?
— Эйко собрала их, чтобы сделать тебе сюрприз, долго готовилась. При чем же тут я? Вот и решил ничего тебе не говорить. Да еще мое обещание начать новую жизнь…
Возможно, он прав. Мы помолчали. Тишину нарушало лишь щелканье его пальцев.
— Послушай, Акияма, ты, наверно, меня ненавидишь?
— За что? За то, что ты не рассказал о картинах?
Он покачал головой:
— Эйко так переживала из-за моих делишек, что покончила с собой. Не скрывай, я знаю, ты ненавидишь меня за это.
Я в упор взглянул на Хироси. Было видно, что ему с трудом удается не отводить глаз.
— Послушай и запомни навсегда: чтобы я этого больше никогда не слышал. Эйко погибла не из-за тебя. Когда тебе дали условный срок, она искренне обрадовалась и успокоилась. Иначе она ни за что не попросила бы тебя перевезти эти картины. Ты тут совершенно ни при чем, и больше не заводи при мне таких разговоров.
Некоторое время он молча смотрел на меня, затем коротко ответил:
— Понял.
— Вот и молодец. — Я снова взглянул на свои картины.
Да… Было время. Время моей одержимости живописью и наших невинных бесед с Эйко… С тех пор прошло много лет. Страшно много.
— Значит, когда исполнилось тридцать… — задумчиво пробормотал я.
— Откуда ты знаешь?! — воскликнул Хироси. — Это она тебе рассказала?
Я повернулся к нему:
— Ты о чем?
— Я же говорил! Когда он начал тебя пытать, я вдруг подумал об одной вещи, которая может быть как-то связана с их поисками.
— Ты знаешь, что они ищут?
— Ну конечно! Ван Гога.
— Они что, рассказали тебе?!
— Да они весь вечер только об этом и говорили. Сложно было не догадаться. А когда этот псих едва не отхватил тебе палец и я увидел кровь, тут же вспомнил тот давнишний случай. Они…
Я жестом остановил Хироси и крикнул в сторону раздвижной створки:
— Может, все-таки войдешь? А то сил нет смотреть, как ты там из кожи вон лезешь, чтобы что-то расслышать. Поверь мне, это жалкое зрелище.
Створка отъехала в сторону, и в проеме появился Харада. Ничуть не смущаясь, он вошел и уселся на полу, скрестив ноги и с улыбкой глядя на нас с Хироси.
— Я вижу, разговор как раз подошел к самому интересному моменту.
— И я как раз хотел кое о чем тебя спросить.
— О чем?
— Вы с Хироси находились во враждующих группировках, но, глядя на вас, этого не скажешь. В чем причина?