Я вздохнул.
– А кстати, что с его кабинетом?
– Сам собираюсь взглянуть, когда Нисимура придет. Запасной ключ только у нее. Сперва думал поискать там какие-нибудь мотивы его самоубийства. Но теперь придется проверить, не осталось ли там этой чертовой пленки…
– Боюсь, никаких мотивов этого самоубийства ты там не найдешь.
– Наверное, ты прав. Но мало ли что.
И тут в кабинет вошла Нисимура. Бледная как полотно.
– Извините, что долго…
Я впервые задумался о ее возрасте. Похоже, ей не было и сорока. Ее голос, обычно такой механический, теперь дрожал.
– Простите, что так рано вас потревожил, – ответил ей Какисима.
– Ну что вы, – всхлипнула Нисимура. – Но зачем же он?.. Да еще так внезапно…
Какисима в двух словах рассказал ей, что произошло. Затем добавил:
– Я хотел бы осмотреть его кабинет. Вы мне откроете?
Нисимура кивнула. Мы зашли в кабинет президента вдвоем. На рабочем столе, как и на столике у дивана, было пусто. Ни камеры, ни пленки.
– Может, в столе?
Какисима молча выдвинул ящики стола. Все они были не заперты. Но кроме бумаг – ничего. Так же как и в шкафу у выхода. Понятно, что все эти документы Какисима еще основательно перелопатит. Но в данный момент проверять больше нечего.
– Получается, он забрал кассету домой?
– Похоже на то, – кивнул Какисима. – Этой ночью в их доме проводят заупокойную службу. Если получится, попробую поговорить с его сыном.
Внезапно за моей спиной раздалось:
– Хориэ? В такую рань? Спасибо за поддержку.
Гендиректор. Прикинув, что «доброе утро» сейчас не очень уместно, я молча поклонился.
Тадокоро, похоже, этой ночью тоже не спал. Хотя по измотанности его было не сравнить с Какисимой. Человек он был крупный, но подвижный. Решительное, почти свирепое выражение лица никак не вязалось с мягкой манерой речи. Как шутили в компании – любой, кто оказывался в прицеле его хищных глаз, тут же осознавал свою эфемерность. По возрасту он был младше Исидзаки всего на год.
– Господин гендиректор? – удивился Какисима. – Я думал, вы появитесь только к началу собрания.
– Да это я так… Забежал на минуточку.
Только тут я заметил в руке гендиректора букет белых нарциссов. Он зашел в кабинет и аккуратно положил цветы на стол. Подняв к лицу руки, сложил ладони и закрыл глаза. Через несколько секунд очнулся и рассеянно поглядел в нашу сторону.
– Вернулся домой – увидел цветы в саду. Подумал, что было бы к месту… А вы здесь зачем?
– Решили осмотреть кабинет, – ответил Какисима. – Не лучшее время, конечно. Но вдруг бы нашлись какие-то объяснения этому самоубийству?
Тадокоро с сомнением покачал головой.
– Я думаю, для подобных проверок лучше сперва заручиться согласием родственников. Хоть это и офис, здесь много личных вещей.
– Вы правы, – признал Какисима. – Пожалуй, мы поторопились.
– Ну, ладно. В таких ситуациях у всех в голове немного зашкаливает. А кстати, Какисима, дружище! Я набросал оповещение для всех сотрудников. Пошлю тебе по электронной почте, проверишь лишний раз.
– Непременно.
– Кроме того, официальное сообщение для прессы лучше провести пораньше. Как считаешь? Мне уже несколько журналистов звонили. Я сказал – ждите, пока всем не объявим.
– По-моему, переносить ничего не следует. Торги на бирже в самом разгаре. До одиннадцати, пока не закончится утренняя сессия, мы должны сделать все, чтобы информация не просочилась.
– Да, ты прав… Будем сдерживать до одиннадцати.
Какисима кивнул.
– Отдел информации готовит текст сообщения. Как только я его проверю, сразу передам вам. Кроме журнальных экспертов будет много писак из широкой прессы. Вам подготовить список предварительных ответов?
– Да нет, – покачал головой Тадокоро. – Как ни крути, а все предусмотреть не получится. Раз мы объявляем о смерти президента – нас спросят о причине этой смерти. Придется упомянуть предсмертные письма. А значит, разговора о финансовом состоянии фирмы не избежать. Это, конечно, повлияет на вечерние котировки. Но тут уже ничего не поделаешь. Понятно, что для полноты картины нужно ждать показателей конца мая. Но я собираюсь искренне, не умаляя и своей вины, рассказать о том, как президент относился к собственной компании.
– Господин гендиректор, что бы вы ни сказали, я полагаюсь на ваше решение.
– Спасибо за помощь, – кивнул Тадокоро и вышел.
Какисима согнулся в поклоне.
– Ну и денек у тебя сегодня, – посочувствовал я ему.
– Как ни странно, я давно к такому готовился…
– Ну, я пойду. Если что – буду у себя.
– Погоди.
– Что-то еще?
– Если ты болен – может, пойдешь домой?
– Смотри сам не помри на рабочем посту. Еще одна смерть в совете директоров – и всей фирме придется делать массовое харакири… [17]
Какисима промолчал, и лишь тень улыбки пробежала по его губам.
Я вышел из кабинета. В комнате, чей хозяин был уже на том свете, висела могильная тишина.
Вернувшись на свое место, я выдвинул ящик стола. У меня перехватило дыхание. Похоже, до увольнения мне еще хватит работы. Ящик стола был пуст. Кассета, на которую я скопировал фильм Исидзаки, исчезла.
Я тут же бросился в переговорную. Все четыре камеры, которые Охара арендовала на пару суток, были на столе. Кассета с цифровой записью дождя, которую я показал Исидзаки, валялась тут же.
Что же я делал вчера, пока голова разваливалась на куски? Опустившись на стул, я отчаянно пытался вспомнить, чем занимался вчера перед тем, как уйти домой.
Фильм Исидзаки я переписал, как только пришел сюда. Без какой-либо задней мысли. Когда вокруг тебя четыре камеры, переписать что-нибудь ценное – обычный рефлекс. Просто скопировал двухминутный видеоряд. Машинально, на всякий случай. И только потом стал снимать серый дождь за окном.
Второй раз я вернулся в переговорную уже после того, как сходил в медпункт. Цифровые камеру и кассету выложил здесь же, на стол. А пленку с копией спрятал во второй ящик своего стола. К тому времени Исидзаки уже позвонил Санаде и отменил ролик. Я сразу уничтожил все остальные записи, повыкидывал все бумажки, стер все файлы, касавшиеся этой истории, и собрался об этом забыть. Меня все сильнее мутило. Я подошел к Санаде, сообщил ему о совете врача и поехал домой. Ни к собственному столу, ни в переговорную я больше не возвращался.