– Я и так уже собирался, – честно ответил я.
– Все-таки мы с тобой оба уже не мальчики… – добавил Какисима. Давненько я не слыхал от него признания в какой-либо слабости. – Да, вот еще что… Ты в курсе, что сегодня решили на совете директоров?
– А ты уверен, что можешь мне об этом рассказывать?
– Да! Все начальники отделов уже в курсе. Если вкратце – срочная кадровая перетасовка. Добровольцев на увольнение не набралось. Теперь всех нечленов профсоюза будут увольнять поименно. В первую голову – менеджеров среднего звена.
– Ах, вот как? Ну что ж… Значит, сбылась твоя мечта о кадровой реформе? Или ты не этого добивался?
– А что поделаешь? Сам знаешь – лишних сотрудников у нас пруд пруди. У каждого начальника отдела списки таких людей уже давно в столах заготовлены. Закон о труде обязывает сообщать человеку об увольнении не позднее чем за месяц. Поэтому надо спешить. В общем, сейчас все забегают, как тараканы. Если честно, у меня уже нервы сдавать начинают…
– Да уж, нашли время розгами махать. Только что президент на себя руки наложил, а теперь еще и это. Тут кто угодно с ума сойдет!
– Да в том-то и дело, что его смерть сработала как пусковой механизм! Знаешь, что ответил Тадокоро журналистам на вопрос о финансовой перспективе?
– Нет, а что?
– Акции обваливаются. Уже сегодня они были на грани фола, и падение продолжается. Обесценивание неизбежно.
– А дальше что? Контрольный пакет с молотка?
– В общем, да… Сам понимаешь: компания – это живой организм, в котором каждый день что-нибудь меняется. Но если ему перекрыть кислород, он умрет… Ну ладно, завтра позвоню!
И он отключился.
Не вешая трубки, я нажал пальцами на рычаг телефона. Стол Томидзавы по-прежнему пустовал. Я вспомнил нарциссы, что принес гендиректор в кабинет Исидзаки наутро после того, как тот повесился. Не знаю, конечно, о чем они там спорили на совете директоров. Но как бы компанию ни трясло – окончательное решение по поводу массовых увольнений должен был принимать он, Тадокоро. Такое радикальное, эффективное решение никак не вязалось с его инертной натурой. Компания – живой организм? И если ему перекрыть кислород – он умрет? Так же как бедолага Исидзаки?
Секунд десять я рассеянно крутил в памяти слова Какисимы, потом очнулся и набрал номер справочной. Узнал телефон Юридического департамента, позвонил туда, спросил адрес и часы работы. Закрывались они в четыре. Времени оставалось в обрез.
Я вырвал из газеты недочитанную статью и вместе с распечатками затолкал в карман пиджака.
– Охара! – позвал я. – Пойдем-ка в переговорную.
В переговорной царил идеальный порядок. Еще вчера на этих столах валялись видеокамеры. Вот по этому телефону я в последний раз звонил Исидзаки. А сколько раз, по уши в работе, я просиживал здесь до утра! Как бы там ни было – ничего этого уже больше не повторится…
Вдруг очнувшись, я понял, что стою посреди комнаты, опустив голову. В мозгу копошились такие странные мысли, что я сам себе удивился. Охара сидела за столом напротив и смотрела на меня так пристально, словно пыталась подслушать, о чем я думаю. Надеюсь, хотя бы частично это ей удалось. Поскольку одной из моих мыслей было только что принятое решение: никогда больше не оставаться с нею наедине.
Тем не менее она мягко улыбнулась и, как ни в чем не бывало, спросила:
– Ну как, шеф? Свалились в обморок перед подружкой?
– Почти, – кивнул я. – Только не от простуды.
– Неужели такая красавица?
– Ну… Примерно как ты.
– О! Тогда я вас понимаю.
– Но в общем, ты была права: гулять мне пока рановато. Голова как расплавленная…
– Ну тогда, может, после поговорим?
– Да ладно. Я же тебе обещал. Только времени мало, поэтому буду краток.
Я наскоро изложил ей то, что услышал от Киэ Саэки. Кое-что сократил, но все, что касалось их отношений с Исидзаки, пересказал как можно подробнее. Но Охара с ее дотошностью все же разок перебила меня вопросом:
– Так кто же отец ребенка?
– Не знаю, – ответил я. – Подумал, не стоит об этом расспрашивать. Да и она, похоже, все равно не сказала бы. А вдруг это кто-нибудь из знаменитостей?
Она покачала головой:
– По-моему, вы зря деликатничали!
– Возможно, – согласился я.
Когда я закончил, она склонила голову набок и задумалась на несколько секунд.
– А она не могла ничего приврать или приукрасить?
– Да нет, – ответил я. – По крайней мере, в главных моментах – вряд ли.
– И все-таки… Когда люди откровенничают о себе, такая вероятность остается всегда. Будь они хоть трижды раскрасавицами.
– По-моему, Киэ Саэки верить можно, – сказал я. – Ты у нас, Охара, конечно, женщина проницательная, но иногда твоя проницательность бьет через край. А это может повредить карьерному росту. Учти на будущее.
Она закусила губу и в кои-то веки смолчала. Чудеса, да и только.
– К тому же она умна. И по-своему самолюбива. Иначе бы не призналась в том, что ее отец якудза. Да и в рассказе ее слишком много подробностей, проверить которые – раз плюнуть. Скажем, спроси я у нее адрес той кондитерской на Аояме – она бы назвала не задумываясь.
Я достал из кармана визитку Киэ Саэки.
– Когда человек вручает тебе такую карточку, насколько ему доверять – рассудить несложно.
Охара заглянула в визитку и вдруг подняла брови.
– Этот ресторанчик на Дайканъяме я знаю… – пробормотала она.
– Что, такой известный?
– Когда-то частенько туда заглядывала. Очень популярное заведение для молоденьких женщин. Редкие блюда в меню, и готовят вкусно. Потом про него стали часто в журналах писать, народ туда толпой повалил, вот я и перестала захаживать. – Она вздохнула. – Вон как! Значит, даже они разоряются?
– А что ты хочешь? «Пузырь» в экономике лопнул не только для компаний да корпораций. Все вокруг одними болячками маются.
– Весь мир с ума сошел, это верно… Но я, кажется, разговор куда-то не туда увела, простите!
– Да нет, не увела. Скорей уж, подчеркнула кое-что в положении Киэ Саэки.
– Но шеф! Теперь, когда вы мне все это рассказали, я вообще ничего не понимаю. При чем тут смерть президента? При чем тут компьютерная графика? Все только окончательно запуталось, разве нет?
– Возможно, – вздохнул я задумчиво. – К тому же лично я окончательно запутался в женской психологии.
Сказав это, я тут же прикусил язык. Еще не хватало, чтобы Охара после вчерашнего приняла это на свой счет! Но волновался я зря. В ее голосе не было ни малейшей натяжки.