Хейвен разочарованно отодвинула коробку в сторону. Она забралась на чердак в поисках чего-нибудь — чего угодно, лишь бы это помогло вызвать видение. Желание увидеть Этана было выше ее сил. И хотя Хейвен ни разу в жизни не пробовала никаких наркотиков, она впервые почувствовала, что это такое — быть наркоманкой.
То, что ей было нужно, она нашла во второй коробке — между двумя книгами и аккуратно сложенным детским одеяльцем. Стопка листков белой машинописной бумаги с карандашными рисунками. Рисунки были грубоватые, явно сделанные неумелой детской рукой, однако в них все же чувствовался настоящий талант. Хейвен вытащила стопку бумаги из коробки и опустилась на колени на некрашеный дощатый пол. С огромным удивлением она обнаружила, что узнает некоторых людей и кое-какие места, изображенные на рисунках. Надменная светловолосая женщина с едва заметной усмешкой… Это была мать Констанс. Суровый пожилой мужчина в очках — отец Констанс, которого звали не то Бернар, не то Бертран, не то Бенджамин. Они с женой жили в доме с двумя одинаковыми башенками. Окна этого дома смотрели на Центральный парк, и Хейвен его нарисовала.
Но на большей части рисунков был изображен молодой человек с багряно-рыжими волосами. Этан. Держа в руке один из набросков, Хейвен замерла, зачарованная зелеными глазами, которые словно бы смотрели прямо на нее. Что-то было в этом взгляде такое, от чего у Хейвен сдавило грудь. Ей стало тяжело дышать, макушку начало словно покалывать иголками. Она приготовилась к видению, и в тот же миг стены чердака растворились в темноте. Хейвен почувствовала прикосновение легкого теплого ветерка.
Ветер сорвал шляпу с ее головы. Шляпа покатилась по площади и остановилась у ног молодого человека, стоявшего неподалеку. Она заметила его чуть раньше. Он сидел в уличном кафе и смотрел на нее. Она пошла к молодому человеку, ища глазами синее платье матери. Они разошлись во время осмотра римских фонтанов. Потом она попыталась найти дорогу до гостиницы «Ритц», где ее мать сняла номер, но узкие улочки вывели ее сюда, и у нее все время было такое ощущение, будто она идет знакомой дорогой. Оказавшись на Пьяцца Навона, она уже не могла избавиться от чувства, что бывала здесь прежде. Это чувство охватило ее в первый же день, как только она оказалась в Риме.
И вот теперь она шла к молодому человеку, надеясь, что он не слышит, как громко стучит ее сердце. Ему было не больше двадцати, он был невероятно хорош собой. Темно-рыжие волосы, а лицо — как у статуи Аполлона в ватиканском музее. У той статуи она замерла и стояла очень долго. Мать в итоге сочла такое поведение непристойным.
— Buon giorno, [4] — сказал молодой человек и протянул ей ее шляпу.
— Здравствуйте, — произнесла она хриплым голосом. Горло у нее пересохло.
— Вы американка. Какая удача!
— Я из Нью-Йорка. — «Я его знаю», — подумала она, а вслух спросила: — Мы раньше нигде не встречались?
Улыбка у него была однобокая, но только этот недостаток и был заметен на фоне совершенства.
— Не в этой жизни. Меня зовут Этан Эванс.
— Констанс Уитмен.
— Ну и как вам Рим, Констанс? — спросил Этан, не спуская глаз с нее.
— Рим просто прекрасен, — проговорила она и почувствовала, что краснеет.
— Верно. Я, как ни странно, чувствую себя здесь как дома, — сказал Этан. — Порой не могу избавиться от ощущения, будто я жил здесь раньше. А у вас такого чувства не бывает?
— Немножко, — призналась она.
— А Пьяцца Навона… Возможно, вы видели эту площадь раньше. Может быть, она снилась вам во сне?
— Кто вы такой? — спросила Констанс. — Откуда вы все это знаете?
— Я искал вас, — сказал Этан. Его лицо вдруг приблизилось к ее лицу, его губы коснулись ее губ. Она закрыла глаза.
— Констанс! — прозвучал пронзительный голос. — Немедленно уйдите от нее!
К парочке быстро шагала мать Констанс, размахивая японским зонтиком, как мечом.
— Теперь твоя очередь разыскать меня, — прошептал Этан и незаметно вложил в пальцы Констанс визитную карточку.
Она опустила глаза. На обороте карточки был изображен змей, заглатывающий собственный хвост.
В первые секунды после того, как Хейвен очнулась, лежа на полу, она чувствовала себя немыслимо счастливой. Вкус поцелуя Этана остался на ее губах. Она зажмурилась и еще немного полежала, отчаянно пытаясь вернуться в видение. Но скучное настоящее не отпускало ее. Хейвен неохотно поднялась с пола и стала перебирать листки с рисунками, валявшимися на полу. Особняк с фасадом, поросшим плющом. Красивая темноволосая девушка. Ряд невысоких домов вдоль мощеной улицы. Вдалеке, за этими домами — громады многоквартирных зданий.
Между рисунками Хейвен обнаружила обрывок газеты. На обратной стороне она прочла маленькую заметку, снабженную отдельными фотоснимками Эрнеста Мура и Вероники Кейб.
«Два человека погибли при крушении грузовика, за рулем которого находился Эрнест Мур из Сноуп-Сити. Авария произошла на Тридцать шестом шоссе неподалеку от Джонсон-Сити. Мур умер мгновенно, а его пассажирка, Вероника Кейб, скончалась в окружной больнице Джонсон-Сити вчера вечером. Причина аварии не выяснена».
Держа в руке вырезку из газеты, Хейвен собрала с пола рисунки и побежала к лестнице. Перескакивая через две ступеньки, она спустилась в коридор и помчалась в кухню. Она стрелой пролетела мимо бабушки, и у той даже не было возможности отчитать внучку. В кухню Хейвен вбежала, еле дыша. Ее мать уронила ложку в кастрюльку с рагу и попятилась назад, выставив перед собой руку.
— Что это такое? — спросила Хейвен, швырнув матери газетную вырезку. Мэй Мур опустила глаза и дико побледнела. — Что это такое? — еще более требовательно вопросила Хейвен. Она просто рассвирепела, сама не понимая почему.
— Обрывок газеты? — робко пробормотала ее мать.
— В принципе, это сообщение об автокатастрофе. Знаешь, о какой именно?
— Можно я посмотрю? — тихо спросила Мэй.
— Что тут происходит? — грозно осведомилась бабушка Хейвен, встав на пороге.
— Уходи, Имоджин, — прорычала Хейвен. — Это не твое собачье дело.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать в моем доме? — рявкнула в ответ Имоджин.
— Она права, мама. Это не твое дело. — Мэй оторвала взгляд от газетной заметки. Ее глаза смотрели ясно и решительно. — Оставь нас.
Имоджин была потрясена не на шутку. Впервые за многие годы дочь отважилась ей противоречить.