Никому так не идет доспех «Марк IV».
Гастур Сеянус.
Он поднимает меня с пола, но я знаю, что меня уже не спасти. Неважно, как быстро он сможет принести меня к медику, я не выживу. Но я все равно рад. Не умру один, кто-то будет смотреть, как я сброшу смертную оболочку. Меня будут помнить.
Он кладет меня на верстак и неосторожно смахивает поднос с завершенными заказами. Моя голова повернута набок, и я вижу, как на пол падают четыре кольца. Я смотрю, как Гастур случайно наступает на одно, полностью расплющив его своим весом.
Это кольцо я сделал для него.
Он наклоняется ко мне, настойчиво что-то говорит, искренней печалясь о моей смерти.
Сеянус задает вопросы, но я ничего не могу разобрать.
Жизнь ускользает. Глаза закрываются, но перед смертью я слышу последний вопрос Гастура.
Кто это сделал? Что он сказал?
И последней искрой жизни я проталкиваю предсмертные воспоминания и последние слова убийцы через изувеченную гортань.
Я не могу сказать.
ВОСЬМОЙ ЛЕГИОН, ПОВЕЛИТЕЛИ НОЧИ
Яго Севатарион, Севатар, первый капитан.
Тал Ванек, боевой брат, первая рота.
Оррин Вальзен, прим-апотекарий.
Малитос Кулн, девятый капитан.
Нарака, Бескровный, тринадцатый капитан.
Вар Джахан, двадцать седьмой капитан.
Офион, тридцать девятый капитан.
Кке Херек, сорок третий капитан.
Крукеш, Бледный, сто третий капитан.
Товак Тор, Однорукий, сто четырнадцатый капитан.
ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ЛЕГИОН, ГВАРДИЯ ВОРОНА
Аластор Рушаль, восемьдесят девятый капитан.
ВОСЬМОЙ ЛЕГИОН, СЛУЖАЩИЕ
Экра Трез, пожиратель грехов.
Тея Каренна, командир крыла, эскадрилья «Скрытые».
Кул Кавейн, штурман, эскадрилья «Скрытые».
Винсент Аурлин, стрелок, эскадрилья «Скрытые»
— Падай.
Лорд-рыцарь Калибана стоял под проливным дождем. Его лоб венчала серебряная диадема, а мокрые пепельные волосы прилипли к бледному лицу. Рыцарь был облачен в черный керамитовый доспех, украшенный фигурами львов из марсианского красного золота. По мечу в руках воина стекала кровь. Потоки дождевой воды смывали ее со стали.
Вторая фигура казалась отражением первой в треснувшем зеркале. Если кожа лорда-рыцаря была бледной, то плоть второго светилась чахоточной белизной, а его доспех цвета полуночи, перечеркнутый зигзагами молний словно отражал штормовое небо над ними.
Вокруг них, над ними и даже под ними бушевала битва — ведь воины схватились в поединке на груде тел своих мертвых и раненых сынов. Лорд-рыцарь Калибана ждал этой минуты долгие месяцы. Теперь она пришла, под визг ветра, завывание бури и отрывистый треск тысяч и тысяч болтеров, перекрывавших порой даже рев стихий.
Исполнив свой долг, рыцарь шагнул назад. Дождь смыл последние пятна крови с его клинка. Брат пошатнулся, обхватив когтистыми клешнями собственную шею. Темный тягучий поток хлынул из-под судорожно сжимавшихся пальцев. Он пытался зажать рану на горле, но безуспешно.
— Падай, — сказал лорд-рыцарь брату.
Голос его, охрипший и задыхающийся, прозвучал глухо.
— Падай.
Глаза второго воина были широко распахнуты, веки дрожали. Жизнь утекала у него сквозь пальцы. Он хотел что-то сказать, но губы шевельнулись беззвучно. Наконец он упал на одно колено. Раны на его груди и животе кровоточили так же сильно, как рассеченное горло. Казалось, что тело воина, безжалостно изрубленное рыцарским мечом, держится на одной лишь отчаянной ненависти.
Лорд-рыцарь улыбался нечасто и не был настолько мелочен, чтобы насмехаться над поверженным противником. Подняв меч в салюте, он прижал гарду к коронованному челу, воздавая честь павшему врагу.
— Я говорил, — сказал Лев умирающему брату, — что прикончу тебя, Курц.
Братья всегда встречались в темноте. Их пристрастие к темным залам нельзя было объяснить ни любовью к театральным эффектам, ни необходимостью хранить тайну. Просто некоторые традиции сохранялись неизменными с момента их зарождения, больше по привычке, чем следуя некоему умыслу. Когда-то темнота была важна. Теперь она просто была.
Взгляды красных глазных линз пронзали мрак под аккомпанемент сердитого ворчания сервоприводов брони и включенных силовых кабелей. Доспех типа «Марк IV» ни в коей мере нельзя было назвать бесшумным изобретением. А поврежденный доспех шумел еще громче.
Три брата стояли в молчании. Поражение словно мантия легло на плечи, прижимаясь теснее, чем окружавшая темнота. Бесславие постигло их так недавно, что ни один даже не успел починить доспех. Комнату озаряли редкие искры, пробегавшие по разодранным механическим суставам, а в воздухе медленно креп запах битвы, исходивший от разбитой керамитовой брони. Химическая вонь фицелина мешалась с резким смрадом прометия. А фоном ко всему этому служил навязчивый душок порохового дыма, почти столь же бесцветный, как запах угля.
— Только трое, — проговорил один из братьев. — Лишь трое из нас выжило.
— Еще могут остаться другие, — ответил второй.
Первый угрюмо хмыкнул.
— Больше никого не осталось. Ты что, был слеп последние девять часов? Не видел, что произошло? Сколько кораблей мы потеряли?
Третий брат прислонился к краю стола, стоявшего в центре комнаты. Его увенчанный гребнем шлем склонялся то к одному плечу, то к другому — воин поочередно оглядывал сородичей.
— Мы не знаем наверняка. Пока флот снова не соберется, мы ничего не сможем узнать. Я видел, как «Праксис мунди» взорвалась, прихватив на тот свет семь кораблей сопровождения. «Леди Сапиентия» погибла еще раньше. И «Ужас предвечный». И «Развенчанный монарх». И «Затмение». И это только крейсеры, гибель которых я видел. Не могу сказать, сколько сгинуло фрегатов и эсминцев. Список получится слишком длинным.
— А что с «Сумеречным»?
Третий брат покачал головой.
— Пробит снаружи и охвачен огнем изнутри. Флагман не мог спастись. Темные Ангелы вцепились ему в глотку столь же яростно, как Лев — в глотку лорда Курца.
Умолкнув на мгновение, он медленно перевел дыхание.
— «Сумеречный» должен был бежать первым. Не понимаю, почему он остался. Какой интерес обмениваться залпами с флотом Темных Ангелов?